Жизнь и приключения Логэйна Мак-Тира

      — Ты обязан дать мне слово!       В голосе Аноры Логэйн узнаёт собственные железные нотки, и сердце у него не на месте.       Они стоят посреди тронного зала королевского дворца, по которому эхом разносится неумолимое «слово». Гнев рычит в груди как потревоженный пёс, ворочается неповоротливо — не трожь, сорвётся с цепи — хуже будет. Логэйн стоит к дочери спиной и не оборачивается, даже когда она делает шаг вперёд.       — «Сделал ли ваш отец всё для вашего мужа» — так он спросил. И он прав. Я должна знать.       Наверняка горделиво вскинула голову, думается Логэйну, скривила губки и глядит на него с вызовом, с холодком, но всё же за холодом этим — он уверен — можно всё ещё разглядеть жалобный взгляд невинной лани, которым Анора так умело пользовалась с самого детства. Будь ты проклят, Тэган Геррин, баламут ты несчастный. Мог бы промолчать, а теперь... придётся и его как-нибудь убирать с дороги, как только засланный мажонок решит окончательно проблему с эрлом Эамоном. Мозг тут же охватывает огнём; Логэйн лихорадочно соображает, как быть, хотя Тэгана-то как раз можно ещё потерпеть, он пока в Рэдклиффе ничего не решает. В мыслях об этом Логэйн попросту спасается; даёт себе повод уйти; не слушать; забыть, задавить более «срочными» делами порыв оправдаться.       Гнев рычит громче, разрастается, выпрямляется в полный рост, давит на сердце, мешает дышать. Нет, довольно! Он не станет оправдываться ни перед кем, тем более перед женщиной, будь она хоть сотню раз его дочь! Перед глазами снова возникает неряшливый почерк Кайлана, размазанный размашисто по листу бумаги деловитыми комплиментами орлесианской императрице. Если бы тебе всю правду рассказать, Анора, ты сама пожалела бы, что спросила.       — Пожалуйста, — ещё немного, и она начнёт плакать, и у её отца от мысли об этом сердце разрывается. Бедное, бедное его сердце; внутренний пёс прижимает уши к массивной голове, заталкивает рычание себе в глотку, сдавленно, трусливо скулит.       За что же он с нею так? Создатель, ей-то это за что?       По затылку катится гадкий, липкий пот, неприятно холодит шею из-за вездесущих сквозняков. Взгляд бегает беспомощно по тронному залу, но не может ни за что зацепиться — скользит по ненавистному трону, по столику у двери, на котором стоит пустая ваза, по месту, на котором ещё недавно стоял с покорною рожей Рэндон Хоу. Всё бестолку. Деваться некуда. А ведь просил же тебя, Анора, ради всего святого, помолчи!       — Отец, — Анора говорит с ним уже сквозь зубы, сквозь слёзы, с неприкрытою злобой. — Скажи мне. Скажи хоть что-нибудь.       Цепь обрывается с гулким, противным звоном в висках; гнев обнажает клыки, с боевым кличем бросается в бой и смыкает пасть на горле загнанной лани.       — Что ты хочешь услышать!? — рявкает Логэйн, наконец обернувшись к дочери; впалые щёки его пылают; глаза яростно блестят. — Что твой муж оказался идиотом, способным лишь верить в дурацкие легенды!? Мальчишкой, ни разу в жизни не нюхавшим крови!? Ты лучше меня знала его, Анора, не говори, что не понимала, что он сам загоняет себя в капкан!       — Дело не в том, кем был мой муж, отец! А в том, что я хочу знать: попытался ли ты спасти его? — Анора реагирует на него так спокойно, что гнев уступает место пустоте, чёрной-пречёрной. Она присасывается к сердцу, тянет из него, истерзанного клыками ярости, окровавленного, последние соки.       — Я... — голос Логэйна хрипит; он мимолётно, почти невесомо кладёт руку на плечо дочери, но тут же убирает. — Я сделал всё, что мог, Анора. Всё, что должен был сделать.       Ему кажется, что тихие эти слова разносятся по залу ещё большим эхом, чем крики. Он поспешно отворачивается и уходит, оставляя Анору один на один с отголосками своих безжалостных слов.