За все дни, когда мы были вместе (за все дни, когда мы в разлуке)

Небо над головой светлеет в бледном подражании прошлому, розовые и жёлтые цвета разливаются по кромке горизонта. Перистые и жимовые листья встречаются, каскадом падают на землю, открывая чёткими мазками бесплодный горный склон. Сцена слишком красива для того, что она в себе таит. Чхон Мён дышит. С каждым вдохом цветки сливы сыплются из его рук, уносясь с ветром в розовом великолепии. С каждым выдохом они умирают от прикосновения вражеской кожи, с кровью и костями, а потом распускаются вновь. Расцвели ли твои цветы? Да, сахёнг, — думает Чхон Мён, замахиваясь мечом. — Ещё раз. И ещё раз. Они цветут. Я заставлю их цвести, — снова, снова, снова. Даже когда его собственная кровь проливается на землю в жестокой пародии на бойню сто лет назад, его рука по-прежнему крепко сжимает рукоять. Ещё один взмах. Ещё один взмах, и, может быть, на одну жизнь станет меньше. Ещё один взмах, и, может быть, на этот раз ему удастся добиться успеха, и все ученики, которых он вырастил своими ладонями, вернутся в Хуашань в целости и сохранности. Вернутся домой живыми. Чхон Мён бежит. Вспышками ускользающих воспоминаний он ощущает тот прохладный апрельский день, когда бежал под ним. Хруст костей и плоти под ногами. Крики его союзников, когда они падают. Его старшие, всегда идущие впереди, не знающие страха. Кровь. Слёзы. Он снова замахивается, не переставая. Ещё один чистый удар. Ещё одна смерть. Ещё одна жизнь, которую он может спасти. Ещё одного ребёнка он мог бы отправить домой. На одного ученика Хуашань меньше, которому придётся страдать за его неудачу.

Последняя битва.

Впервые Чхон Мён сражается так, будто каждый взмах — это его последний вздох. Как будто это его последний бой, как будто для него не осталось ничего, кроме победы или смерти. На этот раз Чхонма не стоит на горе трупов, потому что Чхон Мён позаботился об этом, но всё остальное осталось прежним. Чхон Мёну почти хочется смеяться. Два реликта ушедшей в века истории — только они знают всю историю, и сейчас они переписывают её, продолжая своё последнее противостояние. — Мы снова встретились, ученик Хуашань, — говорит Чхонма, глубокий тембр его голоса гулко разносится по полю трупов. Глаза у него такие же красные, как и в прошлый раз. Сзади Чхон Мён слышит, как его сопляки кричат ему, чтобы он отступил. Отступать? — думает Чхон Мён, и на его лице появляется дикая улыбка. — Отступать? Разве я когда-нибудь учил вас отступать, сопляки?! — он отводит меч назад, опускаясь в позу. Его ци пульсирует в ответ, нарастая, как огромный океан, удаляющийся от берега. — Дети в наше время… — пробормотал он, качая головой, глядя на того, кто разрушил всё, что было ему дорого. И затем, уже громче, с улыбкой, опустив два пальца перед своим ядром: — На этот раз я разобью твою голову о склон скалы, — Чхонма сужает глаза. Меч Чхон Мёна сверкает. — Вы не оглянетесь, и я тоже, — говорит Чхон Мён глупым ученикам, стоящим позади него и смотрящим вперед, туда, где за Чхонмой солнце рассекает небо. — Просто сражайтесь. Какой бы ответ они ни послали ему, он теряется на ветру. Он прыгает, а Чхонма обрушивает на него зелёные копья. И тогда остаются только его меч, цветы и мужчина, которого он поклялся убить.

***

Чхонма сильнее, чем во время их последней схватки, но и Чхон Мён тоже. Чхонма отрубает ему руку, как в тот давний день, но в ответ Чхон Мён отнимает его ногу. Чхонма всаживает меч ему в ключицу, а Чхон Мён с ухмылкой пронзает своим клинком его туловище. Бой длится бесконечно. Железо окрашивает его зубы, но Чхон Мён не перестаёт улыбаться. Пусть он проигрывает, но и демон тоже. Взгляд Чхонмы становится злобным в своей интенсивности. Неважно, отнимет ли Чхонма руку или голову. Чхон Мён не перестанет отбиваться. Чхон Мён не остановится, пока не победит. — Ты… — говорит Чхонма, когда Чхон Мён вонзает свой меч ему в шею, разрывая сухожилия. — Ты действительно… самый сильный… — Чхон Мён не даёт ему закончить фразу. Меч пронзает шею точно и резко. Голова Чхонмы запрокидывается, повторяя события столетней давности. Чхон Мён ставит на неё одну ногу и без слов раздавливает. А потом — ничего. Чхон Мён дышит. Его руки больше нет. Его кровь заливает все вокруг. Солнце заливает его золотом, освещая внутреннюю поверхность век ярким багрянцем при каждом моргании. (Он чувствует приближение неизбежной смерти). Он чувствует, как к нему приближается неизбежная смерть вновь. Чхон Мён закрывает глаза и смеётся. Мир исчезает: сначала исчезают оттенки, потом звуки, потом прикосновение ветра к волосам. Всё по-прежнему, но на этот раз Чхон Мён победил. Он падает вперёд, и никто его не ловит. Ему кажется, что он слышит, как кто-то зовёт его. Простите, — думает он, сердце гулко бьётся о сломанные рёбра. — Но это конец.

***

Восходы на Хуашань всегда прекрасны. Чхон Мён готов был отправиться хоть на край земли, лишь бы доказать, что, каким бы прекрасным ни было зрелище, никакое другое не сравнится с восходом на вершине его дома — вершине, с которой срываются цветущие сливы, туманные облака, вздымающиеся в море утренней росы, пропитанной мёдом. Прохладный свежий воздух с острым привкусом стального лезвия в лепестках; солнце, раскалывающее землю, когда оно восходит, пылает пунцовым цветом, отличным от цвета крови, и кричащие цвета разбиваются друг о друга. Кто-то может назвать Чхон Мёна предвзятым, но его сердце — для его дома, и нет зрелища, которое он мог бы любить больше, чем новый рассвет, целующий крыши секты, которую он так любил. Конечно, это способствует тому, что другие редко забираются так высоко, позволяя Чхон Мёну скрыться от ястребиных глаз лидера секты и спокойно наслаждаться свободой. Чхон Мён откинулся назад, встряхнул опустевшую бутылку и усмехнулся, глядя, как тень от стаи птиц разрывает облака и проносится по солнцу. Возможно, его отвлекает от работы этот прекрасный пейзаж или странная тоска по одиночеству, внезапно зародившаяся в его груди, но Чхон Мён не замечает шагов за спиной, пока пара сапог не останавливается рядом с ним. Чхон Мён гримасничает, тут же засовывает пустую бутылку за спину, будто это может хоть как-то скрыть его проступок. Он улыбается слишком широкой, невинной улыбкой, всматриваясь в силуэт собеседника, рассвет набрасывает тени на его лицо. — Ч-Чхон Чин!!! Как редко я вижу тебя здесь! Утро прекрасное, да? — на мгновение Чхон Чин просто смотрит на то место, где заканчиваются облака и начинается Хуашань: неясная, туманная линия, которую невозможно различить. В сердце Чхон Мёна расцветает надежда. Медленно он пытается отодвинуть пустую бутылку от края, чтобы та исчезла из виду. Чхон Чин поворачивается и смотрит на него, прежде чем ему удаётся выполнить свою секретную миссию. Его глаза странно мягкие, в них нет обычного раздражения, когда он застает Чхон Мёна за бездельем. От незнакомого взгляда Чхон Чина у Чхон Мёна начинает болеть какая-то часть тела — такая боль, которая словно повторяется уже много лет подряд, не становясь хуже, но и не улучшаясь. Такую, которую можно не замечать, но которая всё равно настойчиво давит на грудную клетку. Такая боль, которая кажется слишком знакомой, хотя он чувствует её впервые. Чхон Мён нахмурился, отвлекаясь. Всё утро он чувствовал себя странно. Может быть, он подхватил какую-то странную болезнь? — Опять пьёшь, да? — говорит Чхон Чин. Голос у него такой же странно-ласковый, как и глаза. Чхон Мён смотрит на него с подозрением. Может быть, Чхон Чин тоже подхватил эту болезнь? Кто-то пытается саботировать его секту? Чхон Чин выводит его из задумчивости, грациозными движениями усаживая рядом с собой, но при этом подозрительно молча. Отсутствие ругани насторожило Чхон Мёна, что, впрочем, только развеселило Чхон Чина. Ветер приносит с собой цветы сливы — сущность Хуашань, отражающуюся в каждом изгибе горных вершин и каждой крупице света. Глаза Чхон Чина по-прежнему устремлены куда-то вдаль, затуманенные чем-то, чему Чхон Мён не может дать названия. — …Чхон Чин?.. — настороженно спрашивает Чхон Мён, не понимая, чем вызвана такая внезапная перемена в его характере. Как бы он ни был груб, ему небезразлична судьба его товарищей по секте, особенно тех, с кем он вырос за восемьдесят лет, терпя оскорбления, синяки и прочее. — Ты чувствуешь себя… хорошо? Услышав эти слова, Чхон Чин неожиданно рассмеялся, печально, но светло на душе. Чхон Мён отклонился назад, очень сильно удивившись, и скорчил глубокую гримасу. Возможно, Чхон Чин окончательно потерял разум после стольких лет борьбы с его проделками. Прежде чем чувство вины успело укорениться, Чхон Чин впервые с тех пор, как нашёл его, поворачивается лицом к Чхон Мёну и смотрит ему прямо в глаза. — Чхон Мён, — говорит он, улыбаясь озорной улыбкой, которая говорит ему: «я знаю то, чего не знаешь ты», — Чхон Мён нервно улыбается, сердце странно трепещет в груди. Какая странная болезнь — так влиять на сердце. Солнечный свет омывает лицо Чхон Чина туманом. Его лицо как будто размыто — пятно на вихрящейся масляной картине. В глазах Чхон Мёна тепло, сердце сжимается. — Спасибо. Чхон Мён вздохнул. — Что? Что ты говоришь, Чхон Чин?! Ты что, с ума сошёл? — улыбка Чхон Чина только усиливается. Солнечный свет внезапно усиливается, и Чхон Мён с трудом различает лицо Чхон Чина среди бликов. Он щурится и только успевает разглядеть три морщинки, которые появляются по краям лица Чхон Чина, когда он улыбается — один-единственный дефект на старой картине. Ощущение неправильности нарастает. — Не только от меня, Мён-а, — Чхон Чин не называл его этим прозвищем уже… десятилетия (столетие). — От всех нас. Все мы… мы хотели искренне поблагодарить тебя, — чужие чувства обжигают жаром, задерживаясь на краешке языка. Мир затуманивается по краям, как рассыпающийся сон. Чхон Мён никогда не видел снов, ни разу в жизни, но он всё равно протягивает руки, и тревожное и непреодолимое отчаяние, вырвавшееся из его дикого сердца, заставляет его руки судорожно искать опору в воздухе. Что бы это ни было — эта странная болезнь, горные вершины родного дома, лицо Чхон Чина, затуманенное воспоминаниями, слезами или горем — Чхон Мён не хочет, чтобы это закончилось. — О чём… о чём ты говоришь, Чхон Чин? Мне что, нужно вбить в тебя смысл, а?! Что подумает джанмун-сахёнг, если ты вернёшься не в своём уме? — Чхон Чин не перестаёт улыбаться. Мир начал меркнуть. — Да, — говорит Чхон Чин, даже когда жимолость омывает его лицо. — Так будет лучше, Чхон Мён. Не меняйся и не падай духом, — щёки Чхон Мёна мокрые. Он задыхается. — …нет, Чхон Чин, что… — Что бы ни случилось, помни об этом, Мён-а: Хуашань всегда будет с тобой. Солнце взошло.

***

— СОСО, КТО-НИБУДЬ, ПОЗОВИТЕ ТАН СОСО! — Мён, не смей…! — Как ты мог!.. — Амитабха, пожалуйста…

***

День ярок и молод, солнце ещё низко над головой. Чхон Мён улыбается, волосы развеваются за спиной от порывов ветра, а меч он ловко крутит между пальцами, не задумываясь. Открытая поляна перед ним усеяна росистой травой, щекочущей сапоги. Между плотными кронами деревьев это место не тронуто кровопролитием — самое подходящее для такого мирного дня, как этот. Когда он поднимает взгляд вверх, любуясь безмятежной голубизной неба, то слышит сзади себя мягкие шаги. Даже не оборачиваясь, он уже знает, кто это. — Вот ты где, сопляк, — приветствует он, крутясь вокруг себя с озорной улыбкой. Тан Бо оглядывается на него: на голове сверкает серебром головной убор в виде цветка сливы, который Чхон Мён подарил ему по случаю на людном рынке много лет назад, когда они были молоды. Пряди волос обрамляют лицо, нефритово-зелёные глаза очерчены ровными штрихами красной подводки — Тан Бо, как всегда, молод (насколько он помнит). — Хён-ним, — Тан Бо отвечает на приветствие, в его голосе звучит ностальгия. Чхон Мён нахмурился, наклонился вперёд, но не успел он ничего сказать, как Тан Бо уже поднял свои раздувающиеся от ветра рукава. — Давайте померяемся силами. Чхон Мён усмехается, возвращаясь на привычную территорию. Чувства — это сложно. Меч — нет. Охваченный внезапным приливом радости, настолько сильным, что он не успевает опомниться, он выхватывает меч из ножен с тихим скольжением металла по металлу. — Конечно! — он опускает меч, и с другой стороны поляны видно, как Тан Бо тоже опускает тело — его поза почти такая же знакомая, как и его собственная. — Только не пожалей об этом! Чхон Мён, не раздумывая, бросается в бой, движения впечатываются в его тело, как печать цветов между страницами свитка. Когда он отклоняет первый кинжал, посылая его в серую полосу, он смотрит на блеск металла между пальцами, чтобы увидеть лицо Тан Бо: прошитое оттенками золота и зелёной травы, глаза болезненно ласковые со смесью скорби и любви. Такого выражения Чхон Мён никогда не видел (он видел его лишь однажды, между кровью, окрасившей его колени, и багровыми брызгами, мелькавшими на коже, когда мимо пробегали воины). От шока у него перехватывает дыхание. Следующий кинжал закручивается справа от него, едва заметный на скорости, и Чхон Мён блокирует его лишь инстинктивно, ведь за свою жизнь он сотни, если не тысячи раз блокировал подобное движение. Розовый цветок сливы рассекает воздух, отбивая удар, и когда Чхон Мён оглядывается на лицо Тан Бо, знакомая ухмылка соперника заставляет его усомниться в том, что он только что видел. Спарринг продолжается — один из бесчисленных, которые Чхон Мён проводил с Тан Бо на протяжении почти пятидесяти лет их знакомства. Странно, но с каждым отраженным кинжалом Чхон Мёна, с каждым взглядом на нежный изгиб лица Тан Бо, освещённого солнцем и небом и всё разносимого ветром, сердце Чхон Мёна сжимается в груди почти до боли. Что-то внутри него скорбит, словно это последнее воспоминание в его жизни, последнее мгновение, которым он будет дорожить. Последний раз за восемьдесят лет. Как странно. В этом году Чхон Мёну исполнится восемьдесят один год, но он планирует прожить ещё очень и очень долго. Да и как бы он жил без этого маленького сопляка, который ходит за ним по пятам, выпрашивая спарринги каждую свободную минуту? Между ними есть что-то безымянное, что мутнеет в лунные ночи, когда они оба пьяны от битвы и лежат рядом, мозолистые пальцы близки, но не совсем, встречаются взглядами, а потом отворачиваются, чтобы снова посмотреть на него. Как бы сопляк его не раздражал, Чхон Мён не мог представить себе жизни без него, который бы занимал место на задворках его сознания. Если бы Чхон Мён добился своего, Тан Бо пережил бы его на двенадцать лет — помолодел бы; был бы счастлив и беззаботен, как всегда. Маленький сорванец, каким он и является. От этой мысли грудь сжимается ещё больше. Битва продолжается, и продолжается. И, как всегда, Чхон Мён побеждает и в этом поединке. (В конце концов, Чхон Мён всегда побеждает. Или должен побеждать). Тан Бо падает в траву. Чхон Мён видит, как его рука тянется к рукаву, и позволяет Тан Бо потянуть его за собой вниз. Трава под его спиной мокрая, одежда давит на лопатки, но Чхон Мёну это не мешает. Отсюда он видит всё небо, раскинувшееся перед ним, кристально чистое и бесконечное. С вершины неба каскадом спускаются облака, медленно проплывая по нему, подгоняемые ветром. Они лежали вот так бок о бок уже столько раз, что и не сосчитать. Однако на этот раз Тан Бо протягивает руку, чтобы взять его за плечо. Чхон Мён вздрагивает. Он дёргает головой в сторону, глядя на Тан Бо широко раскрытыми глазами. Рука Тан Бо потная, хватка чужеродная, но желанная для его ладони. Мозолистая и твёрдая по краям от многолетних тренировок с острыми краями кинжального металла; тоньше, чем его собственная, и длиннее; подушечки на кончиках пальцев толще, чем его собственные. Тан Бо уже смотрит на него, купол неба отражается в глянцевом блеске его глаз. Так близко Чхон Мён видит, как в них, словно осколки, мелькают оттенки, которых он раньше не замечал. К его щекам приливает жар. — Что ты дела… — Хён-ним, — невозмутимо перебивает Тан Бо, и линия его щеки становится мягче, чем Чхон Мён помнил. В этот момент в Тан Бо есть что-то молодое, хотя он выглядит как всегда. Чхон Мён хочет ответить, спросить, за кого Тан Бо его принимает, что он его так прерывает, но странная тяжесть в груди заставляет его молчать. — Я буду здесь. Чхон Мён промолчал. Может, этот сопляк окончательно сошёл с ума? — А?! Что за глупости… — Я буду ждать тебя здесь, будь то два года или сто лет, поэтому, пожалуйста, не беспокойся обо мне, — Тан Бо не отводит глаз, смотрит широко и умоляюще. Чхон Мён чувствует, как его дыхание сбивается, а рука, несмотря на все усилия, дрожит. Хватка Тан Бо крепнет, как горящий факел в бурю. Бесполезное, непонятное горе бурлит внутри него тугим клубком, сжимающимся в груди. Она настойчиво давит ему на рёбра — неопределённо и яростно. — …ты ублюдок, — едва успевает прошептать он. Он задыхается, сжимая зубы под острым углом. — О чём ты говоришь? Я ведь здесь, с тобой, верно? — улыбка Тан Бо превращается в нечто печальное. Что-то неуместное на его лице, ставшее прекрасным в спокойствии весеннего леса. Он смеётся, так же тихо, а затем протягивает руки вверх, чтобы смахнуть что-то мокрое с ресниц Чхон Мёна. Слёзы, потрясённо осознаёт он. Зрение расплывается в разноцветную муть, и Тан Бо подушечками пальцев вытирает слёзы, без звука падающую из его глаз. — Точно, — вздыхает Тан Бо. — Ты здесь, Хён-ним. — Да, — настаивает Чхон Мён, сквозь слёзы и ветер, гуляющий по поляне. — Я здесь. Тебе не нужно ждать меня, потому что я здесь, — Тан Бо начал расплываться, и Чхон Мён ненавидит это. Не уходи, — хочет сказать он, и это непонятно; так же непонятно, как слёзы, которые не хотят останавливаться, прожигая сетчатку глаза. — Не уходи. Не оставляй меня больше. Смех Тан Бо тихий и до боли ностальгический. Чхон Мён отдал бы все силы, чтобы услышать его снова, и вот он здесь. В последний раз. — Я всё равно буду ждать тебя, хён-ним. Сколько бы времени это ни заняло. — Нет, — шепчет Чхон Мён. Он протягивает к нему дрожащие руки, и его встречает лишь цвет и свет, и голос Тан Бо, исчезающий в источнике. — Живи свободно, и когда ты вернёшься, я все еще буду здесь. Тогда мы снова сможем померяться силами, хён-ним. Мы сможем померяться силами, выпить и сделать всё, что ты захочешь. Вместе.

***

— …нужно остановить кровотечение!.. — …этот сумасшедший ублюдок!… — .....сахёнг, не смей сдаваться! — …самэ! Его рука!..

***

Ночью знакомые тропинки его секты выглядят гораздо более жутко, освещённые серебристым светом и уходящими тенями, навеваемыми облаками. Чхон Мён крепче обхватывает своими маленькими руками форму, сжимая деревянный меч, подаренный ему сахёнгом, судорожными пальцами. Он же Ким Чхон Мён, чёрт возьми! Он вырастет сильнейшим фехтовальщиком в мире, только подождите! Тьма его не пугает — ничегошеньки! Ни капельки! Ветер проносится мимо, волоча когтистые руки по взъерошенным волосам, и Чхон Мён вскрикивает, переходя в бег, даже не успев понять, что он движется. Маленькие ноги несут его по территории секты так быстро, как только могут, пока Чхон Мён, пыхтя и отдуваясь, не оказывается перед знакомой дверью, которая, несмотря на поздний час, всё ещё освещена светом. Он замешкался перед дверью, шаркая ногами взад-вперёд, и его охватило внезапное чувство унижения. Он уже большой мальчик и не может быть таким пугливым котёнком! О, как будет дразнить его сахёнг, если обнаружит его за дверью, слишком напуганного, чтобы спать одному. Чхон Мён не может вынести такого унижения! Больше никаких щипков за щёки и взъерошивания волос! Чхон Мён — будущий лучший фехтовальщик, он ничего не боится! Решив, Чхон Мён разворачивается, чтобы вернуться в свою комнату, но вздрагивает, когда луна вновь закрывается проплывающей тучей, снова окутывая всё тенью. Он крепче сжимает свой деревянный меч, поднося его к груди в качестве слабой защиты. Вдруг дверь за его спиной с грохотом распахивается, и свет водопадом льётся за спину. Чхон Мён дёргается от звука, вскрикивает и неуклюже размахивает мечом по дуге. Меч с тихим стуком ударяется о что-то твёрдое, и Чхон Мён медленно открывает глаза, которые он рефлекторно зажмурил, и видит, что его сахёнг, приподняв одну бровь, смотрит на него, а меч Чхон Мёна легко пойман в его ладонь. Щёки Чхон Мёна заливает красная краска, и он тут же отдергивает руку, почёсывая щёку. Он слышит, как его сахёнг издал тоненькое фырканье, а затем рука забирается в его волосы, взъерошивая их до неузнаваемости. Возмущённый, он схватился за голову и поднял глаза. Сахёнг обещал больше не ерошить волосы! Чхон Мён уже большой мальчик, ему не нужны поглаживания по голове! — Что ты делаешь здесь так поздно ночью, Чхон Мён? — сахёнг приседает, чтобы заглянуть ему в глаза, выражение лица до боли ласковое. Чхон Мён вскрикивает, чувствуя, как его предательское лицо краснеет от смущения. — Это…! Я просто…! — Чхон Мён отводит взгляд, неосознанно покачивая мечом из стороны в сторону. — Я подумал, что должен защитить сахёнга от монстров! — он быстро придумывает оправдание, делает невинное лицо и смотрит на своего сахёнга. Чхон Мун-сахёнг начинает смеяться, широкие плечи трясутся, звук вырывается из глубины его груди. Чхон Мён резко вдыхает. Странно, но от этого звука ему становится очень-очень грустно. Чхон Мён не любит грустить. Чхон Мун-сахёнг вытирает слезы с лица. Чхон Мёну почему-то кажется, что это не совсем слёзы счастья. Его сахёнг — странный человек. — Защищаешь меня, да? — наконец говорит его сахёнг, улыбаясь, глядя на него со слезами, всё ещё застывшими на ресницах. От внезапного приступа смеха кожа вокруг глаз его сахёнга покраснела. Улыбка, которую дарит ему сахёнг — такая, какой Чхон Мён еще никогда не видел — ласковая, скорбная и счастливая одновременно. Чхон Мён нахмурился. — Конечно! — Чхон Мун-сахёнг снова поглаживает его по голове, на этот раз более нежно. Чхон Мён не отстраняется. Он и не наклоняется! — Похоже, что наш Чхон Мён-а всё ещё маленький ребенок, да? — Нет! — Чхон Мён протестует, в досаде стуча ногой. — Я не маленький! Я уже большой! Я буду защищать тебя, сахёнг! Я защищу тебя! — рука в его волосах замирает. Его сахёнг глубоко вдыхает. Чхон Мён заглядывает между большими руками, лежащими на его голове, и видит лицо своего сахёнга, спокойное и покрытое нежной печалью. — …так и будет, — наконец произносит Чхон Мун-сахёнг, и это звучит слишком мягко, чтобы быть гордостью или радостью. Чхон Мён слегка расслабляется, успокоенный тоном своего сахёнга. — Так и будет. Чхон Мён на мгновение замирает, охваченный неуверенностью в этот странный эмоциональный момент. Он не знает, почему его сахёнг грустит, и почему он сам чувствует внезапную грусть, но это всё равно успокаивает его. И вот они стоят так близко, чтобы в ночной темноте почувствовать тепло, исходящее от одежды друг друга. Я пропустил это, — думает Чхон Мён, а потом качает головой и моргает от невольной мысли, промелькнувшей в его голове. — А? Не успевает он об этом подумать, как мир меняется. Его сахёнг — это тёплое и безопасное присутствие рядом с ним, руки обхватывают его снизу и вокруг живота. Чхон Мён ухватился маленькой рукой за воротник одежд своего сахёнга. Неосознанно он тает в прикосновениях своего сахёнга, прячась в объятиях. Здесь он в безопасности. Здесь он может отдохнуть. Вся сонливость, которая была подавлена после маленького приключения (не от страха — вовсе нет!), медленно просачивается обратно, пока он не оказывается без костей в объятиях своего сахёнга, устало моргая глазами. От сахёнга пахнет цветами сливы, сталью меча и ещё каким-то неопознаваемым ароматом, который Чхон Мён может определить только, как запах сахёнга. Пахнет приятно. Пахнет домом. — Чхон Мун-сахёнг… — пробормотал он, и ровный стук сердца его сахёнга убаюкал его. Странно, но тепло вокруг него разливается в груди и поднимается к трепещущим векам, наполняясь тоской, тронутой печалью. Над ним, словно сдерживая слёзы, глубоко дышит его сахёнг. — Чхон Мён-а… — шепчет сахёнг, и нежности в его голосе достаточно, чтобы Чхон Мён моргнул, поймав слёзы, прежде чем они успели вырваться наружу. Это иррационально: горе, запертое внутри него и не находящее выхода, настолько укоренившееся в нём самом, что Чхон Мёну остается только стиснуть зубы и терпеть. Это до ужаса знакомое чувство, хотя Чхон Мён уверен, что за всю свою шестилетнюю жизнь он никогда не испытывал такой глубокой печали. Нежные губы прижимаются ко лбу, как раз там, где корни волос встречаются с кожей. Чхон Мён ещё крепче сжимает в объятиях своего сахёнга, прижимаясь к нему так крепко, словно сахёнг может исчезнуть в следующее мгновение. — Пусть этот сахёнг еще немного побудет эгоистом, — его сахёнг зарывается лицом в волосы Чхон Мёна. В них что-то мокрое; тихие слёзы, прокладывающие себе путь на макушку Чхон Мёна. Ещё не оправившись ото сна, Чхон Мён усталыми руками тянется вверх, чтобы вцепиться в размытое лицо своего сахёнга. — Не плачь… глупый сахёнг… — Чхон Мун-сахёнг разразился водянистым смехом. — Я скучаю по тебе, маленький сорванец, — сахёнг заправляет за ухо Чхон Мёна локон непокорных волос, лёгкими прикосновениями проводит по коже щёк Чхон Мёна. Брови Чхон Мёна нахмуриваются, и он погружается в сон, веки закрываются. — Почему? Я здесь, сахёнг, — осторожно сахёнг опускает его на что-то мягкое и пушистое, руки отстраняются. Не задумываясь, Чхон Мён потянулся к рукаву своего сахёнга, решив не отпускать его. Даже сквозь непроглядную тьму Чхон Мён вцепился в тёплое запястье своего сахёнг. — Нет… — бормочет он, настойчиво прижимаясь лбом к коже своего сахёнга. Если он сейчас отпустит его, то ему покажется, что он больше никогда не увидит своего сахёнга. Как будто тот уйдёт и никогда не вернётся, как эфемерный сон. — Не уходи, сахёнг. Не надо… На мгновение хватка сахёнга крепнет, а затем медленно разжимается, едва заметно. — О, Чхон Мён-а, — говорит Его сахёнг, и разбитое сердце застревает у него в горле. Осторожная рука вытирает с ресниц слезы, которых он не заметил. — Я так горжусь тобой, — Чхон Мён медленно опускается на матрас под ним, погружаясь в паутину сна. Сквозь непроглядную тьму рука сахёнга уходит. Чхон Мён неосознанно тянется за ней, отчаянно, жалобно крича. — Но тебе пора уходить. — Нет, — умоляет Чхон Мён, даже когда сон начинает затягивать его под себя,— сахёнг… Рука на голове. — Я не хочу видеть тебя здесь ещё сто лет, слышишь, ты, сопляк? — сахёнг сжимает его руку в последний раз, как бы передавая любовь, которой хватит на всю жизнь. — Не сто лет… Когда сон окончательно овладевает им, Чхон Мён плачет.

***

— …стабилизировался, но… — …Мён, слышишь? — …лучше не надо, ты, ублюдок… — …пожалуйста, Чхон Мён, пожалуйста… — Пожалуйста, очнись.

***

Когда Чхон Мён просыпается, его взору предстает пустая комната, залитая мягким солнечным светом. Маленькие пылинки мерцают серебром, падая, как лепестки цветов в весеннюю пору. Чхон Мён на мгновение затаил дыхание, глядя на маленькие морщинки в углах каменного потолка, покрытого бумагой. Неужели я… умер? — коротко спрашивает он и тут же пытается сесть. Огненная вспышка боли пронзает левое плечо, прямо в месте соединения с рукой… в том месте, где раньше была рука. — ОХ-БЛЯ-ЧЕР-ГХМ, точно не умер, — он поправляет себя, оставшаяся рука рефлекторно тянется вверх, чтобы прижаться к обрубку руки, и одёргивается назад, когда это движение заставляет тысячу других мест загореться мучительной болью. Короткое дыхание вырывается из его губ, и он сглатывает. Неподвижно сидя в странном полусне и тяжело опираясь на каркас кровати, он ждёт, когда боль отступит. В конце концов, боль вымывается из берегов, притупляясь до негромкого пульсирования под кожей. Удовлетворённый, Чхон Мён наконец поднимает голову и осматривает окружающее пространство. Это комната, которая когда-то предназначалась для учеников секты линии Чхон, но потом была переоборудована для старейшин, так как место и ресурсы стали заканчиваться — ближайшая из таких резиденций к медицинскому залу. Если он правильно помнит, Ун Гём пользовался этой комнатой. Хорошо, — думает Чхон Мён. — Я жив. В этот момент Пэк Чон входит с тазом воды, пока он пытается подтянуться в сидячее положение, причем одна рука у него уже оторвана от тела. Чхон Мён застывает на месте, и наступает удушающая тишина, в которой они просто смотрят друг на друга. — Сахё… — немного нерешительно начинает Чхон Мён, когда странный взгляд затягивается. Звук возвращает его к жизни. — СОСО! — Пэк Чон с криком роняет таз, разбрызгивая воду по идеально чистому полу, и вылетает из комнаты, как летучая мышь из преисподней. Чхон Мён вскрикивает, пытаясь и не пытаясь оттолкнуться ногой от воды, и тут ему внезапно вспоминается причина, по которой он все это время пытался двигаться. Чёрт-бля-блять! — внутренне выругался он. — Я должен прекратить это делать… Через мгновение Пэк Чон влетает назад и кричит: — Ты! Стой на месте! Не двигайся! — а потом Пэк Чон снова исчез, быстрые шаги удалялись по коридору, он кричал имя Сосо достаточно громко, чтобы даже эти ублюдки из Чжуннань смогли услышать его на всём пути до Сианя. Ошеломлённый Чхон Мён может только смотреть на пустой дверной проём. Когда слова прозвучали в его голове, он очень обиделся. Двигаться?! ДВИГАТЬСЯ?!!! Почему, по-твоему, я до сих пор сижу на этой кровати, а, сопляк? Я потерял руку, и ты думаешь, что можешь мне приказывать? Неужели наш Пэк Чон-а снова стал заносчивым? А?!!! ЭЙ!!!!! — в ярости Чхон Мён энергично начинает садиться, несмотря на мучительную боль, сковывающую каждое движение. Он прикусывает губу, кулак с белыми костяшками дрожит, когда он грубо перекидывает ноги через край кровати. После этого он вздыхает, прижимая оставшуюся руку к самой большой ране, прижатой к ключице на его торсе. Чхон Мён уже пытается встать, как вдруг раздаётся мощный топот шагов, приближающийся по коридору, как стадо диких быков. Дверь в его комнату распахивается, и в комнату вваливается Сосо. Вид у неё измученный: под глазами глубокие мешки, волосы торчат в разные стороны. За её спиной он видит всех своих глупых учеников, пытающихся подглядеть за ним. Он открывает рот, но не успевает произнести ни слова, как Сосо перебивает его: — Что, чёрт возьми, ты себе позволяешь?! — странная смесь ярости и раздражения, Сосо поспешила к нему как раз в тот момент, когда Чхон Мён, несмотря на боль в боку и плече, заставил себя выпрямиться во весь рост. В ответ из её уст вырывается вопль ужаса и ярости. Чхон Мён приподнимает бровь. — Думаете, что можете смотреть на меня свысока только потому, что меня немного порезали, а? А???? Вы, маленькие сопляки, я вам покажу, что такое поножовщина!!! — Сосо хватает его за плечи, пытаясь усадить обратно. Ну и хрен с ним, — думает Чхон Мён, и тут же решает, что чувствовать боль — это для неудачников. Он толкает себя вперёд, не обращая внимания на кровь, распускающуюся по бинтам, как лепестки цветов. Сосо вскрикивает. Пэк Чон практически прыгает на него, хватаясь за другое плечо, пока два маленьких сопляка не повисают на нём — один на руке, другой вокруг туловища — пытаясь затащить его обратно на кровать. — Вы думаете, что можете пропустить тренировку только потому, что я потерял руку?!!! Встретимся на улице, я думаю, мне нужно заново преподать вам всем ваш самый первый урок!!! — Чхон Мён не обращает внимания на боль, пронизывающую его насквозь, настолько сильную, что при каждом шаге он едва не падает на колени. Он Святой Меч Цветущей Сливы, чёрт возьми! Он дважды умирал и каждый раз возвращался живым. Для него — это ничто. Может, война и закончилась, но Чхон Мён, как никто другой, знает, как быстро всё может рухнуть. Возможно, он ещё жив, чтобы этого не случилось, но осторожность никогда не помешает. Не для того он проделал этот путь, чтобы его секта снова страдала в его отсутствие. Рефлекторно все его тупые сопляки разбегаются перед ним, как прилив расступается от движения меча. Пэк Чон и Сосо принялись кричать ему в уши, вбивая пятки в землю вместе с ци в тщетной попытке остановить его. Ха! Никто ещё не останавливал Чхон Мёна, когда он принимал решение! Чхон Мён настолько сосредоточен на том, чтобы пройти вперёд, не заблевав кровью весь пол и не проиграв битву, чтобы его насильно вернули на кровать, что не замечает стоящего на его пути человека, пока не упирается взглядом в белую форму секты перед ним. Две руки на его плечах, слишком нежные по сравнению с Пэк Чоном и Сосо, всё ещё висящими на его теле, как тяжеловесы, сумели сделать то, что не смогли сделать две: они остановили его на месте. По-прежнему глядя на белую форму, Чхон Мён незаметно вздрагивает. На мгновение он не может поднять взгляд. Он боится увидеть то, что, несомненно, является правдой, встретить лицо одного из своих сопляков, а не успокаивающее лицо своего Чхон Мун-сахёнга, растворившееся в мареве сна. Он проглатывает это чувство и поднимает глаза, чтобы увидеть лицо Юн Чжона, настолько похожее на лицо другого человека из его воспоминаний, что Чхон Мёну становится трудно смотреть дальше. Он видит лицо своего сахёнга, скрытое под линиями — обман зрения. Чхон Мён поджимает губы. — …что ты себе позволяешь, сопляк? — в комнате воцарилась тишина, Чо Голь размахивает перед собой вытянутыми руками, словно не зная, что с ними делать. Юн Чжон продолжает смотреть на Чхон Мёна с серьёзным лицом. — …Чхон Мён-а, — вздыхает он после долгого раздумья, и в его тоне отчётливо слышится раздражение. Чхон Мён выпячивает подбородок и поднимает бровь, не обращая внимания. — Мы никогда не говорили об этом, но все мы знаем, как много ты для нас сделал за эти годы, — Чхон Мён нахмурился. Я знаю это, сопляк, — думает он, его глаз дёргается. — Очевидно, я знаю это лучше, чем кто-либо другой. — Все мы… мы всегда хотели отдать тебе долг, но ты никогда не нуждался в этом, — Юн Чжон продолжает, не обращая внимания на то, что лицо перед ним неприветливо скривилось, спрашивая «и что?», Юн Чжон убирает руку с плеч Чхон Мёна и нежно прижимает её к культе, где воздух соединяется с его открытым торсом. Чхон Мён вздрагивает. — Ты и в таком виде не менее компетентен. Ты мог бы с таким же успехом надрать задницы всем нам или всем остальным сектам. Мы знаем, Чхон Мён-а. Мы не смотрим на тебя свысока, — Чхон Мён отстраняется, немного потрясённый, ошеломлённый. Он открывает рот, но Юн Чжон продолжает, не дав ему договорить. — Но ты сильно ранен. Твоё сердце остановилось, Чхон Мён. Остановилось не один, не два, а три раза… — Чхон Мён нахмурился. Он не знал этого. Он фыркнул, прикусив губу. Лицо Юн Чжона потемнело от воспоминаний, на нём проступила печаль и нотки свежего ужаса — муки, настолько сильной, что её невозможно постичь. При этом виде Чхон Мён испытывает чувство вины. — Позволь нам отплатить тебе хотя часть. Пожалуйста, позволь нам помочь. Мы будем тренироваться так же усердно — Пэк Чон-сахёнг позаботится об этом — поэтому, пожалуйста, просто приляг и отдохни, пока не поправишься, — глаза Юн Чжона начали мерцать в угасающем свете комнаты, солнце скрылось за вершинами гор за окном. Исоль решительно кивает головой, стоя за его спиной, лицо её затенено и призрачно. Чхон Мён стоит, потеряв дар речи. Все его маленькие дети; ох, посмотрите на них сейчас. Посмотрите, как они противостоят своему учителю, как они противостоят ему. Ему! Отдохнуть? Они так хотят, чтобы он отдохнул? Странная волна эмоций захлестнула его. Возможно, он впал в дряхлость на старости лет, но необъяснимая гордость прорывается сквозь него, подхватывая горе, всё ещё запертое в его животе. Хуашань всегда будет с тобой, — доносится до него знакомый голос, словно обрывки прекрасного, исчезающего сна. Что-то внутри Чхон Мёна болит. Чхон Мён смотрит на плитку под ногами. Это, по крайней мере, не изменилось за сто лет. По крайней мере, это никогда не изменится. Он вздыхает. Вся комната напрягается от этого звука, который Чхон Мён отмечает с лёгкой усмешкой. — …хорошо, — он говорит, беспомощно. — Ну же, Чхон Мён, только на этот раз, пожалуйста-что? — Юн Чжон прерывает себя, в его тоне отчетливо слышится удивление. Чхон Мён фыркнул, наклонился, чтобы ухмыльнуться своему сахёнгу, у которого не открылся рот. Он пожимает плечами. — Если вы все так решительно настроены на «возвращение долгов», кто я такой, чтобы препятствовать этому? — на его лице появляется дьявольская улыбка. Если уж его маленькие сопляки настаивают на том, чтобы быть совсем взрослыми и заботиться о своем бедном старом предке, то что Чхон Мён может сделать, кроме как принять это? Он получит огромное удовольствие, избив их всех до полусмерти. Они что, думали, что прикованность к кровати его остановит? Чхон Мён — Святой Меч Цветущей Сливы и Божественный Дракон Хуашань!!! Его ничто не остановит. Юн Чжон слегка побледнел, а Чо Голь издал звук, подозрительно похожий на стон, но все они улыбаются. Вздохнув, Чхон Мён почувствовал, что его улыбка смягчается. На этот раз, когда Пэк Чон и Сосо тащат его задом наперёд к кровати, Чхон Мён позволяет им это сделать. Сосо всё время ворчит, но Чхон Мён не поддаётся, потому что чувствует странную привязанность. Старость, тьфу. — Теперь мне придётся менять все твои повязки, мелкий дьявол… — Чхон Мён фыркнул. Оказывается, Юн Чжон не шутил, потому что Пэк Чон даже пытается его уложить, но хмурится, когда Чхон Мён его отталкивает. За окном Юн Чжон и все остальные его глупые ученики тренируются так же отчаянно, как и раньше. Чхон Мён улыбается. Эти маленькие сопляки… думают, что уже выросли. …возможно, так оно и есть. Быть может, Чхон Мён хорошо их воспитал.

***

Закат так же прекрасен, как и запомнился Чхон Мёну. Ветер, проносясь мимо него, нежно треплет его одежду, на мгновение ласкает пустой узел на плече и исчезает. Чхон Мён наслаждается видом своего дома, своей секты. Он несколько минут подряд рассматривает каждый уголок этой прекрасной картины с вершины Хуашань, стараясь запечатлеть образ в своём сознании так глубоко, чтобы тот мог быть выжжен на коже его глаз. Внутри него бурлит вихрь событий, которые он продолжает проглатывать на протяжении последних двадцати лет. Сожаление, горе, вина, надежда, отчаяние — Чхон Мён может быть хорошим актёром и лучшим в мире фехтовальщиком, но он всегда оставался человеком. С каждым морганием его охватывает противоречивое чувство. То хочется поскорее открыть глаза, словно безмятежный образ перед ним может исчезнуть в ту же секунду, словно это всего лишь чудесный, недостижимый сон, придуманный Чхон Мёном, мир, который он так сильно хотел создать, что он стал реальностью только для него. Приходится закрывать глаза, чтобы смахнуть проклятые слёзы. Ни один человек не был создан для того, чтобы жить так долго, как Чхон Мён, и так дико. Он устал. Он стар. В этот день Чхон Мён сидел у обрыва, у которого он просидел две жизни, и считал могилы за две жизни. Казалось, их слишком много, чтобы сосчитать их за один присест. Но когда солнце ушло, Чхон Мён сидел один под взглядом любопытных облаков и считал. За каждое имя он просил прощения и молился. Каждому сожалению и каждой вине он давал конец. В нём есть доля вины за то, что он так надолго оставил своих маленьких учеников — они, конечно, волнуются безмерно, но теперь, когда он сделал то, ради чего пришёл, Чхон Мён не может заставить себя подняться на ноги, боясь, что они откажут ему и отправят вниз по отвесному склону горы. Сахёнг, — думает Чхон Мён, глядя в небо. Он не позволяет себе ответить. Вместо этого он просто ждёт, уставившись в небо. Он ждёт, как будто мёртвый человек может ожить, как будто он может погрузиться в сон, и его сахёнг ответит ему; призрак человека, которого он когда-то знал. Человека, который мог быть его отцом. — Что теперь?

Что теперь?

После всего, что было, именно этот вопрос остался перед ним. Что ему теперь делать — мертвецу, живущему в украденном теле? Что ещё ему здесь остаётся? Чхон Мён на мгновение замирает, глядя на туманную линию солнца, мерцающую глубоким, безмятежным красным цветом по мере того, как оно опускается всё ниже и ниже за крыши Хуашань. Цвет не поддаётся описанию — тёмный и дерзкий. Чхон Мён сражался и сражался, и теперь, выйдя из битвы победителем, он уже не знает, что ему делать. Что такое Чхон Мён, если не то поле битвы? Что он такое, если не утраченный пережиток войны? Словно в ответ на свой вопрос, он слышит позади себя слабый, полный паники голос, который кричит. — Чхон Мён? Чхон Мён, ублюдок, куда ты пропал?! — Чхон Мён глубоко вдыхает и издаёт тоненький смешок. Юн Чжон, резвый мальчишка, тут же выбегает из леса и в мгновение ока замирает рядом с Чхон Мёном. Чхон Мён не сводит глаз с солнца, рассыпающегося калейдоскопом пурпурно-красных цветов. Юн Чжон хмыкает. — Ты хоть понимаешь, как сильно ты нас встревожил?! Пропал без следа и не мог найтись целый день?! Ты!.. — Чхон Мён не отвечает, спокойно дышит и смотрит, как солнце прокладывает себе путь в темноту. Юн Чжон, кажется, что-то увидел, зацепившись за цвет слив его глаз и странный мягкий изгиб лица, потому что оборвал себя, замолчал. Они дышат вместе, в этот странный нежный момент. — …Чхон Мён-а? — раздаётся обеспокоенный голос Юн Чжона. Чхон Мён позволяет ветру трепать его волосы взад-вперёд, распуская пряди по щекам и ресницам. — Юн Чжон, — наконец он произносит это имя тоном, совсем на него не похожим, как будто за его спиной стоит другой человек и говорит. Юн Чжон начинает и краем глаза замечает, что Чхон Мён глубоко нахмурился, услышав неформальное обращение. Не дождавшись ответа, Чхон Мён продолжает, следя глазами за падением одного цветка сливы, загоревшегося золотым и кроваво-красным в лучах умирающего солнца. — Ты веришь в реинкарнацию? — Юн Чжон задыхается. Чхон Мён продолжает дышать, ровно. Вдох и выдох, как его всегда учили, как должен делать хороший фехтовальщик. Вдох и выдох. — Реинкарнация? — голос Юн Чжона дрожит. — Чхон Мён, что… — Ублажи меня. Входит и выходит. По лицу Юн Чжона ползет что-то вроде медленно нарастающего осознания. Умный мальчишка. Чхон Мён хорошо его выучил. — …не могу сказать, что это так. Но не думаю, что это совсем… невозможно, — Чхон Мён улыбается, забавляясь ответом. — Скажем, жил-был человек. Человек с миллионом сожалений. Человек, который умер со всеми ними, — солнце, кажется, дрожит на его мечах, переливаясь туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда по краям. Когда Чхон Мён моргает, оно запечатлевается за его веками: яркое, багровое, траурное. — Как ты думаешь, какое единственное желание было бы у этого человека? Юн Чжон на мгновение умолкает, а когда Чхон Мён поднимает на него глаза, он тоже смотрит на солнце, словно размышляя о чём-то глубоком. — Он бы… — начал Юн Чжон, — наверное, он хотел бы избавиться от своих сожалений, — улыбка Чхон Мёна только усиливается. — Верно, — одинокая птица пролетает по солнцу; одинокая, мимолетная тень. Чхон Мён чувствует себя почти хрупким в угасающем свете; тенью, которой суждено исчезнуть, когда солнце неизбежно будет поглощено горизонтом. — И, скажем, этот человек, скажем, его желание было настолько сильным, что ему был дан второй шанс. И он стал искать все свои сожаления и отменять их, пока не отменил все до единого. И что дальше? — Чхон Мён держит голос ровным, но не может удержаться от того, чтобы тот не прозвучал слишком тихо, не сжался сам в себе, не затрепетал от пролетающего ветра. Внутри него возникает странный страх от того, что он произносит это вслух. Как будто это история, которую никогда не следовало рассказывать, как будто он сделал себя уязвимым. Юн Чжон стоит, потеряв дар речи. Чхон Мён дышит. Вдох и выдох. — …и что дальше? — немного неуверенно спрашивает Юн Чжон. Солнце ещё немного опускается за темный силуэт горных вершин. Все имена, которые Чхон Мён сегодня пересчитал под пытливым взглядом солнца, горят у него под рёбрами, где он запечатлел каждое. — …что же тогда остаётся тому человеку? — уточняет Чхон Мён. Юн Чжон шаркает ногами, кажется, ему не по себе. Когда Чхон Мён дышит, ветер доносит до него аромат цветущей сливы — нежный и мимолетный. Ушёл, не успев сказать ни прощай, ни я люблю тебя, ни всего того, что было между ними. Это одна из немногих вещей, которые остались неизменными. Деревья, солнце, цветы сливы, составляющие суть Хуашань — сердце его дома, то, что Чхон Мён всегда стремился защитить. Пока цветут цветы на вершине горы, где ничего не должно цвести, пока свет и цветы падают каскадом, Хуашань будет существовать, сквозь снег и бурю, сквозь потери и горе. Чхон Мён видел, как эти цветы распускаются и опадают, уже бесчисленное количество раз. Он видел, как лепестки падают на землю под дождём на протяжении двух жизней. Он устал. — Что ещё… — Юн Чжон шепчет, как будто его сердце застряло в горле. — Что ещё осталось? — его голос слегка хриплый. Дышащий и нерешительный, будто он увидел то, чего никогда не хотел видеть. Чхон Мён хмыкнул. Солнце уже почти скрылось, но на горизонте ещё брызжет цвет. — Ну что ж, — наконец говорит Юн Чжон. — Полагаю, теперь он сможет жить, — Чхон Мён дышит. Вдох и выдох. Что-то расширяется в глубине его груди; он мечник, старый, усталый и опечаленный. Отягощенный чем-то неназываемым. — …жить? — шепчет Чхон Мён. Слово едва срывается с его языка и взлетает в воздух, где, подхваченное ветром, осторожно уносится в открытую долину. Солнце пульсирует. Чхон Мён моргает. Один раз, потом второй. — Жить, да? — …да, — Юн Чжон отвечает, неуверенно, но непреклонно. Чхон Мён смотрит вдаль. Это дом. Там, где цветут сливы — это Хуашань, стойкая, неизменно прекрасная. Она прекрасна и полна жизни. Сердце весенней поры во всём её величии, детские бутоны и опадающие лепестки, игривое прикосновение ветра, вдыхающего жизнь. Жить. Какая странная вещь. Что-то тёплое и влажное настойчиво прижимается к его глазам. Чхон Мён яростно моргает, пытаясь стереть это. Солнце исчезает в небытие, но звёзды, одна за другой, вспыхивают, образуя множество созвездий, уложенных перед ним спиралевидными слоями. Он улыбается, и чувствует себя свободнее, чем когда-либо за долгое-долгое время. Внутри него вспыхивает беспомощный, облегчённый смех, который он с трудом проглатывает. Он сладкий на вкус. Вкус лунных пирожных. Хорошо, сахёнг, — думает он, бесконечно любя. — Ладно. Увидимся через сто лет. — …Чхон Мён?.. — Юн Чжон говорит, чтобы нарушить странную тишину, в его тоне чувствуется настороженность. В ответ Чхон Мён выпускает наружу смех, настойчиво давящий на горло. Он откидывает голову назад. Да, он не может сейчас просто так уйти. Что будут делать без него эти глупые ученики? Разрушат всё, над чем он так долго работал, это уж точно. Да, Чхон Мён должен нянчиться с ними ещё много лет. Жить, да? Если ученик хочет, чтобы он жил, то кто такой Чхон Мён, чтобы ему отказать? Без лишних слов Чхон Мён вскакивает на ноги, кружится, наклоняется и оказывается лицом к лицу со своим учеником. Юн Чжон вскрикивает от неожиданности. Улыбка Чхон Мёна растёт. — Юн Чжон-а, — лукаво усмехается он. Юн Чжон снова глубокомысленно хмурится. — Сходи за сектой для меня, ладно? — глаза Юн Чжона сужаются. Улыбка Чхон Мёна становится дьявольской. — …я твой сахёнг, — отметил Юн Чжон, однако, теперь он выглядит немного нерешительным. «Верно?» Чхон Мён почти слышит конец его фразы. Развеселившись, он постукивает Юн Чжона прямо по лбу, причём достаточно сильно, чтобы оставить сердитую красную вмятину. Юн Чжон вскрикивает. Чхон Мён хихикает. Какие милые у него потомки. — Что случилось с той большой речью о «возвращении мне долга», м? А, сопляк? Слушайся старших и иди в секту, Юн Чжон-а, — Юн Чжон делает странное лицо, один глаз дёргается, морщины становятся заметными. Чхон Мён ухмыляется. — Это… — Юн Чжон вздыхает, приученный за годы общения с хаотичным характером Чхон Мёна просто принимать то, что ему дают. Над головой мерцают звёзды. — За всей нашей сектой??? — Да, — Чхон Мён подтверждает, глаза образуют полумесяцы в притворной невинности. Юн Чжон на мгновение отводит взгляд, а затем снова вздыхает, поднимая руку, чтобы ущипнуть себя за переносицу. Сжалившись над ним, Чхон Мён решает бросить ему кость. — Я должен вам кое-что рассказать, — несмотря на это, лицо Чхон Мёна смягчается. Юн Чжон нахмурился и, оглянувшись на него, впал в задумчивость. В свете звёзд Юн Чжон выглядит странно взрослым. Резкий изгиб челюсти, аккуратный пучок. Глубоко проработанные мышцы заостряют и расширяют линии его шеи и плеч, заполняя мешковатую форму Хуашань. Его руки мозолисты, как и положено фехтовальщику, а сам он стоит, переместив вес на одну ногу, готовый к бою в любой момент. Он совсем не похож на того мальчишку, с которым Чхон Мён впервые встретился за все эти годы. В сердце Чхон Мёна защемило, не то чтобы грустно, но и не радостно. — …ты можешь не рассказывать нам, если не хочешь. Мы поймём, — Юн Чжон предлагает, как всегда, по-доброму. Наверное, всегда есть вещи, которые никогда не изменятся, сколько бы времени ни прошло. Чхон Мён улыбается. Мягкосердечный мальчишка. Он отмахивается от него. — Иди уже, сопляк, — Юн Чжон снова гримасничает при слове «сопляк», но в конце концов делает то, что ему говорят, оглядывается только один раз, выражение лица слегка нерешительное, и исчезает в секте. Чхон Мён ободряюще машет ему рукой. Я никуда не уйду. И вот Чхон Мён снова один. Луна сверкает, омывая все серебряным светом. Внизу почти слышна суматоха, когда Юн Чжон добирается до секты: свет мигает, люди слетаются, чтобы узнать новости.

…возможно, Чхон Мён никогда не бывает один. Он смотрит на небо и улыбается. Это небо тоже всегда одно и то же. — Полагаю, тебе придется подождать еще немного, Чхон Мун-сахёнг. Тан Бо. Все, — Звезды мигают ему в ответ. Чхон Мён отворачивается и отходит от уступа. Издалека до него доносятся голоса и шаги его маленьких глупых и милых потомков, которые надвигаются на него огромной толпой. Святой Меч Цветущей Сливы погиб на этой горе, отрубив голову Чхонме во второй и последний раз. Но Чхон Мён уже не просто святой меча Цветущей сливы. Он никогда не был просто Святым Мечом Цветущей сливы. Он принадлежит Хуашань так же, как горы и розовые лепестки. Он принадлежит Хуашань так же, как Ким Чхон Мён — единственный выживший в двух непрерывных войнах. Хуашань всегда будет с тобой, — сказал Чхон Чин. О, — Чхон Мён дышит, вдыхая и выдыхая. Перед ним на поляну выскочил Пэк Чон, тяжело дыша, с дикими глазами и спутанными волосами. За ним — вся секта, старейшины держатся за колени и хрипло дышат. — Теперь я знаю это, Чхон Чин.

Теперь я знаю.