Куда приводят мечты

Гастон поискал свой ремень, чтобы идти к Адаму при параде. Нашел его за стулом и попробовал его застегнуть. Не застегивается. А это было ожидаемо. Ожидаемо, черт возьми! Его великолепная фигура была не творением природы, а результатом постоянного труда и довольно больших ограничений. Он жил в гармонии с природой, вставал на рассвете и ложился, когда становилось достаточно темно, чтобы что-то делать. Долгие пешие прогулки по лесу, охота, заплывы в холодной реке — вот условия для того, чтобы тело было бодрым и сильным. И физический труд — наколоть дрова и все такое. Сейчас же, несмотря на то, что он ничего не делал — то есть не охотился, не готовил еду себе, никуда не скакал на своем коне, ничего не делал по дому и не ухаживал за животными, он чувствовал себя каким-то больным. От того, что они ложились спать далеко за полночь, утром, во сколько бы он ни встал, у него постоянно болела голова. Да, та самая аристократическая мигрень и на его голову напала. Мышцы стали слабыми и вялыми — ведь что такое прогулка здесь, в Париже? Даже нельзя им было походить по улицам на своих культяпках, нет, не по статусу. Ну, может, несколько минут. А так — надо усадить свою задницу в карету и кататься туда-сюда. Это называется “прогулка”. Белль тоже надо было бы вывезти на свежий воздух и спокойные условия. Она, конечно, мило округлилась, еда была здесь более-менее, в квартире, но Гастон бы и сам обеспечил своей жене нормальную пищу. Так как погулять они не могли так, как в деревне, то лицо Белль стало более бледное, без румянца, а под глазами залегли круги, спасибо Его Высочеству и его дебошам. Она переживала за отца, но не хотела оставлять принца одного “погибать”, как она это называла. Заниматься шитьем детских вещей у нее также не получалось здесь, и из-за этого она расстраивалась. Адам предлагал ей “все купить”, но она еще больше расстраивалась, так как он не понимал, просто не понимал, почему ей было так важно сделать это самой. Что она хотела бы сидеть в своем доме и неспеша шить для ребёнка рубашки, представляя, как он будет их носить, и таким образом готовиться к материнству. Просто сходить в магазин и купить все, как предлагал принц, как бы уменьшало ее переживания по этому поводу. Для нее была бы лучше помощь в том, чтобы сидеть рядом и выбрать, какой цвет ниток лучше подойдет, и восхищаться ее не самыми умелыми навыками вышивания. Говорить, что у нее отлично получается, и все такое прочее. Странно, что еще недавно Адам это понимал, а теперь понимать перестал. Было такое ощущение, что ему ничего не было нужно, кроме постоянных развлечений. Белль и Гастон зашли в комнату принца. Так как Гастон шуганул ранее Мари-Эрнестину, то, наконец, в его комнате не было слуг. Парикмахер приходил намного позже. Гастон и Белль начали промывать принцу мозги. Белль присела на кресло, а Гастон, вспоминая, как частенько его подбадривал Лефу, начал шутливо, но строго, сев на кровать к принцу и потормошив его. — Послушай, Адам, ты должен быть мужиком, — начал его уговаривать Гастон. — Вот возьми меня, например. Я — мужик! — Гастон стукнул себя кулаком в грудь. — Хочу — возьму бутылку, а хочу — не возьму, хочу — пойду с девчонкой, хочу — проигнорирую. Я могу сказать себе “нет”! — с гордостью добавил мужчина. — Умение сказать самому себе “нет” — вот отличительная особенность настоящего мужика. И вообще, тут есть тонкая грань, после которой тебя перестают уважать. Немного выпить в хорошей компании — отлично, но, если ты будешь, как Стэнли, пропивать всю зарплату, тобой будут брезговать. Быть успешным у женщин — отлично, но, если ты, как мясник Жан, таскаешься за любой юбкой, над тобой будут смеяться. Вообще от таких женщин можно дурную болезнь заработать. И пропустить свою настоящую любовь! Адам поднял голову от подушки и стиснул виски руками — видимо, его голова трещала после вчерашнего. — Настоящая любовь? Кто это мне проповеди читает, Гастон? — А ты не смейся. Не смейся! Будешь развратничать — пропустишь свою единственную настоящую любовь. — Боже… — простонал принц, — говори тише, у меня от твоих криков раскалывается голова. — Не от моих криков у тебя башка трещит, а от неумеренных возлияний! Я о чем и говорю: ну подурил — и хватит. Будь мужиком! Соберись! Возьми себя в руки, мать твою! Принц, видимо, пришел в себя и вопросительно посмотрел на Гастона. — Ты что это так со мной разговариваешь? Что ты себе стал позволять? Гастон в раздражении встал и заходил по комнате. Белль отвернулась в сторону и с преувеличенным вниманием смотрела в окно. — Мы имеем право так разговаривать, имеем! — выкрикнул Гастон. — Хватит уже! Приводи себя в порядок, и поехали уже домой. Потаскался — и хватит! — Что значит — домой? — удивился принц. — Вы хотите уехать в деревню? — Конечно, хотим! — хором ответили Белль и Гастон. — Но почему?! Что там хорошего? Белль открыла рот, чтобы ответить, но Гастон махнул ей рукой — дескать, я сам. Он сел опять на кровать принца и положил ему руку на плечо, вспоминая, как Лефу разговаривал с ним самим, демонстрируя ангельское терпение. Боже, как ему не хватало жизнерадостного и предприимчивого Лефу! — Дружище, — почти заискивающе начал Гастон. — Дружище, ну хватит тебе уже… поехали домой. Покутили — и хорош… А сейчас снег выпал у нас… тишина… Спокойствие. Сходим с тобой на охоту. Я тебя научу охотиться на оленя — поистине королевское занятие! Адам в раздражении сбросил руку Гастона со своего плеча. — О чем ты говоришь? Тишина?! Спокойствие? Как старый дед! Спасибо, я насиделся в тишине, десять лет, вся моя юность в чертовом замке, окруженном лесом, я наслушался эту гребаную тишину, прерываемую воем волков и моим собственным ревом! Никакой тишины больше и никакого спокойствия! Я хочу видеть вокруг людей и слышать смех, хочу веселье! Танцы! Шутки, флирт, разговоры! И да, женщины! Много женщин! Тебе меня не понять, ты, наверное, лет с тринадцати щупал девок в то время, как я вел более монашескую жизнь, чем городской священник! Я не целовался до совершеннолетия! Я столько всего пропустил! Как ты можешь меня осуждать? Как вы можете меня осуждать? Я был отвратительным монстром, даже не человеком, даже самый отъявленный урод в человеческом облике может рассчитывать, что найдется и для него девушка, но я даже надежды не имел! Я даже посмотреть не мог на женщину — все женщины в образе метелок и чайников! И я в виде отвратительного чудовища! Ты, Гастон, даже не представляешь, даже представить не можешь! Скажи ему, Белль! Белль пересекла комнату и мягко положила Адаму руку на плечо. — Все было не так плохо, Адам. Я не обращала внимания на то, как ты выглядел. Ты был добрым и нежным… Но эти слова почему-то совсем не обрадовали принца. — И что ты обо мне думала? Что чувствовала ко мне? — Она тебе не скажет! — вскинулся Гастон. — Конечно, не скажет! Потому что что можно чувствовать по отношению к мохнатому зверюге? — Господи, Адам, ну перестань так о себе говорить. Тебя все любили и любят. — Как собаку. — Нет! — Белль, ну скажи правду. Да, слуги льстили мне и говорили, что все можно исправить манерами. Но признайся честно, что ты ни на минуту не чувствовала ко мне ничего того, что может чувствовать женщина по отношению к мужчине. И не спорь! — Он махнул рукой, прерывая возможный ответ Белль. — Не спорь. Когда что-то чувствуют, не говорят “добрый и нежный”. Говорят совсем другие слова, совсем другие. Даже “он отъявленный мерзавец” звучит лучше, потому что тут видна скрытая страсть. Вот скажи, как она тебя называла, когда вы еще не были вместе? Как? — Адам уставился на Гастона. — Ну… Называла меня “дикарем”! — Вот! О чем я и говорю! Этим она намекала, что хочет тебя как мужчину! — Да ну, не было такого. — Белль отвернулась к окну, щеки ее пылали. — Да ты что, завидуешь мне, что ли? — удивился Гастон. — Да, я нравлюсь женщинам, и Белль не исключение. А ты не собака. Мало ли, как ты выглядел раньше, чего это вспоминать? Адам вдруг грустно вздохнул и устало повел плечами. — Потому что я не могу забыть. Я хотел сначала хотел быть красивым, потом обычным, потом хотя бы уродливым, но человеком. Мне было очень одиноко. Я потерял впустую кучу времени, самого лучшего времени — юность. Я… Я не знаю, что такое робкие признания совсем молодых, первые чувства. Я не знаю, что такое уже более взрослая страсть. Если бы ты увидел меня и, как охотник, захотел бы убить, я, клянусь, я бы не сопротивлялся. Эта жизнь в облике монстра была невыносима. И да, я теперь хочу взять от жизни все. Я, может быть, хочу развратничать, почему нет? Я что, трачу чьи-то деньги или делаю что-то плохое? Все люди, кто участвует в моих вечерах, счастливы делать это. Вам необязательно ездить везде со мной, но почему вы хотите уехать? Здесь, в Париже, для вас столько возможностей! Белль! Зараза сразу понял, что на Гастона с Парижем лучше не рассчитывать. — Да? — Белль посмотрела на принца. — Здесь столько возможностей, столько интересного для тебя. Много книжных магазинов, выставки, встречи поэтов… — Встречи поэтов?! — воскликнула Белль. — Встречи поэтов, говоришь? Пока я ничего этого не видела. Я лишь беременная на четвереньках вытираю твою рвоту! — Что?! — Адам вскочил на ноги. — Почему это ты вытираешь за мной?! Повисло молчание. Они пообещали друг другу не говорить этого Адаму, не ставить его в неловкое положение. Но у Белль вырвались эти слова. — Что происходит? — вопрошал Адам. — Гастон, почему ты ей это позволил? Почему она это делала, а не слуги? — Слишком долго объяснять, — вздохнула Белль и вышла из комнаты. Она вернулась через минуту и шлепнула перед Адамом на кровать стопку памфлетов, которые они спрятали от него, но не успели сжечь. — Посмотри, что о тебе пишут, — сказала Белль. Адам медленно взял листки, часть из них выпали из его рук и, разлетевшись, как осенние листья, вразнобой упали на пол комнаты. Он медленно читал грязные стишки, чуть шепча про себя, и его брови хмурились все сильнее и сильнее. Он, наконец, отложил памфлеты и тихо сказал: — Только вы были на моей стороне. Только вы не пользовались мной. Только вы были бескорыстны. Только вы старались сберечь мою репутацию. Значит, я принял правильное решение. — Какое? — спросила Белль. — Купить вам дом в Париже. Вы этого заслуживаете больше, чем кто-либо еще. И так мне не придется с вами расставаться.