Искусство поневоле

      Совершенно разные фигуры безжалостно запятнали некогда белоснежный клочок листа, в беспорядке преобладая на центральной части рисунка и с левого боку. Нечто, отдалённо напоминающее треугольник с исходящими от него линиями разной длины, было изображено в правом верхнем углу и наспех раскрашено жёлтыми фломастерами. Пожалуй, это было уже хоть чем-то, что он смог распознать — или, по крайней мере, догадывался до сути. Остальное не поддавалось анализированию, как бы он ни крутил лист и ни рассматривал корявые замкнутые ломаные, в некоторых случаях вполне неплохую пародию на некоторые объекты окружающей действительности. Он попытался вспомнить все известные течения в живописи. Здесь проглядывался свободный полет фантазии, но совсем не соблюдались законы формы, цвета и динамики. Эмоции рисунок не вызывал, да и красками не пестрил: где-то вообще осталось не разукрашено, а где-то это было сделано очень небрежно. И всё же этот отчасти схематичный мир — был бы полностью схематичным, если бы творец не поленился воспользоваться линейкой — наводил на мысли, пусть и сомнительные, что это могло быть неудачным поползновением в истинное искусство живописи, связанное с геометрическими фигурами. Однако… супрематизмом и уж тем более его ответвлением, унизмом, здесь и не пахло. Отсутствие даже намеков на композицию порождало подозрения в том, что как следует сами течения «художник» не понял и ошибочно воспринял некоторые трактовки из объяснений библиотечных книг. В них действительно можно было запутаться, если не читать примечания.       Мицки поднял глаза. Рядом стоял взмыленный Боруто. А когда тот в последний раз в библиотеку ходил? И знал ли он обо всех этих течениях?       Червячок сомнения заполз в душу. Что-то подсказывало, что нет.       — Что это, Боруто? — вежливо спросил Мицки, невзначай подперев голову и оглядывая его из-под приоткрытых век. Тот сразу же переметнул восторженный взгляд с рисунка на него. Просквозило лёгкое возмущение. Вроде даже недовольство. Где-то в глубине, с левой стороны, отдалось какое-то непонятное чувство. В последнее время Мицки часто читал про человеческие эмоции и почерпнул немало для себя интересного. Например, что в процессе разговора с важным человеком диапазон эмоций колебался с полного спокойствия — вроде безмятежности летающей в небе и только что нагадившей чайки — до волнения, радости, раздражения и даже злости. Причём в теории они могли меняться ежесекундно. Он пытался отследить изменения в организме, ориентируясь по состоянию сердечной мышцы и физическому самочувствию, на которое всегда влияло ментальное, но пока не смог выявить чего-то существенного. В те минуты, когда отслеживал, вроде чувствовал что-то неясное, но подозревал, что это было спроектировано собственным сознанием и является ощущением ложным.       — В смысле что? Рисунок! Тебе нравится?       Преобразований в деятельности сердечной мышцы не было выявлено. Пульс также был в норме, дыхание не сбилось. Не меняясь в лице, Мицки неопределенно повёл плечами. Ложь могла негативно повлиять на отношения, это он выяснил уже давно, а правда — усугубить и без того шаткое положение, дав ложные надежды. Но если привлечь философию — как-никак, наука, пусть и неощутимая и почти иллюзорная — что могло быть правдой или ложью? Все собственные ощущения были основаны на восприятии и субъективны. Оттого кристально объективной оценки не мог дать ни один индивидуум, как бы ни пытался и каким бы опытом в этой сфере ни обладал.       Но Боруто понял жест по-своему.       — Что, совсем плохо, да? — черты его лица исказило беспокойство. — Ну и чёрт бы с ним! До соревнования ещё неделя, буду учиться и научусь!       Все вопросы, которые хотелось задать по поводу рисунка и изображенных на нём предметов, сразу куда-то улетучились. Непоследовательно. Всплеск интереса отвлёк от первоначальной задачи, но трактовался организмом как нечто положительное.       — Соревнование?       — Да! — Боруто упер руки в боки. — Короче, сегодня к Химе Иноджин приходил. Она его рисовать даж учила когда-то, вот умора-то была, когда она его победила на конкурсе! И сделали они союз… союз… ну как его там. Художники теперь оба. Как команда.       — Творческий союз? — участливо поинтересовался Мицки.       Судя по поведению Боруто, дело пахло горелым. Так обычно говорил Суйгецу и ежился. Наверное, представлял, как родитель экспериментирует на нём с электрическим током. Орочимару вообще такое любил. Одним из самых полезных и забавных экспериментов вроде как называл тот, который был направлен на отслеживание изменения активности некоторых участков мозга посредством пропуска через них слабого заряда электрического тока. Ну или не слабого, тут уж зависело от его настроения. Впрочем, ручаться за правдивость слухов Мицки не мог.       — Да! Там я Химе помог кое-что дорисовать, уж очень она хотела, чтоб я лепту свою внёс, — Боруто пошкрябал в затылке. — А Иноджин пришел её рисунки рассматривать и это увидел. Как он ржал, гадина! Художник хренов!       — Полагаю, это вывело тебя из обычного состояния? — уточнил Мицки, с не угасающим интересом вслушиваясь в слова. Иноджин особо в состоянии ничего не поменял, уравновешенным оно у солнца никогда и не было. Хотя сейчас угадывались отрицательные эмоции.       — Да не то слово! Представь, что сказанул? Что у меня руки из жопы и что обезьяна рисует лучше меня! А потом принялся напевать… — Боруто запнулся, запыхтел. Окончательно рассердился. А Мицки наконец уловил изменения в организме. Удивление.       — Руки из жопы… — повторил он, смакуя интересное выражение. — Хм… Солнце, уверяю тебя, Иноджин не прав.       — Да? Ну вот ты хоть поддержал, спа…       — Физиологически это невозможно, — резко перебил Мицки. — Сравнение, метафора — не более того. У млекопитающих руки…       Боруто взвыл. Мицки замолк и подумал о том, что для выработки серотонина неплохо было бы и поесть. Особенно солнцу.       — Да какая разница, ттебаса! Неважно всё это! Вот выиграю и докажу, что у него жопа из рук, а не у меня, надменный художнишка… — проворчал он.       — Руки из жопы, а не жопа из рук, — поправил Мицки, кинув взгляд на рисунок. — Впрочем, в рамках незнания анатомического строения человеческого тела и то, и другое — неправильно. Поэтому…       — Кароч, слышь сюда. Иноджин попросил Химу с ним в соревновании этом поучаствовать, и она согласилась сразу же. Без задней мысли, вот представляешь, подозвал, спросил её и всё! Против брата родного. Её, по-моему, это развеселило даже… Ну ничего. Ты же со мной?       — Я? — Мицки не понимал, почему люди порой задают глупые вопросы и переспрашивают, но сам иногда попадался на эту удочку. Причина ли этого была некоторая неподготовленность к последовавшему предложению? Тем не менее, солнце смотрело пристально. С надеждой. Отказывать его желаниям он не привык. — Что я должен делать?       — Рисовать вместе со мной, и всё, — уверенно сказал Боруто и плюхнулся рядом, устав стоять. — До этого — неделя подготовки. Ну, чтоб подучиться, ттебаса… — он скосил глаза на рисунок.       К такому Мицки всё-таки не был готов. Рисовать… в то далекое время, когда мир ему ещё не был открыт в своем многообразии и заканчивался стенами лаборатории, а единственными живыми существами в окружении были родитель, тихо, невесомо шуршащий в комнатах и коридорах своими вечными кимоно пастельных оттенков, брат, от которого порой днями не было слышно ни звука, Суйгецу, реже — Карин и Джуго, он стремился выразить то, что видел, цветами. Иногда хаотично накладывал мазки на бумагу, пытаясь отобразить неровные блики солнца, падающие с верхних окон на разные предметы, и окружающие местность горы, горделиво выступающие на горизонте и особо загадочные в туманной паутине. Калейдоскоп цветов даже резал глаза: без какого-либо замысла, просто по велению души он старательно клал их на холст или на обрывки бумаг с отчетов, отображая доступную себе реальность в виде своеобразной абстракции, пусть и не подчиненной ни одному закону художественного рисунка. Выражать какие-то образы он никогда не хотел, всё изображенное было беспредметным, энергетически тягучим и невесомым. И рисунки эти понимали не все: Лог скашивал глаза, менялся в лице и, ничего не спрашивая, уходил курить, Карин делала умное лицо и хмыкала, Джуго вздыхал и устремлял глаза в небо, Суйгецу допытывался, что это за цветные палки и что они обозначают… лишь родитель, кажется, по-настоящему вникал, иногда брал кисть и что-то дорисовывал сам. Иногда это выходило броско, размашисто, оттого даже аляписто, иногда — скромно и печально, если было выполнено тёмными цветами. Что самое удивительное — его мазки всегда сочетались с собственными, дополняли их, раскрывали неизвестную дотоле суть…       — Эй, ты что, уснул?       — Задумался, — ответил Мицки и снова поднял глаза на Боруто. — Я не уверен, что умею рисовать. Пусть такие утверждения и субъективны, но всё же…       — А неделя на что? Вот и будем учиться!       — М-м… — Мицки просто не знал, что сказать. Согласно законам логики, научиться рисовать за неделю было невозможно, но когда Боруто останавливали какие-то законы? Похоже, молчание тот принял за согласие. Хлопнул по плечу, отчего Мицки поневоле вздрогнул, и провозгласил:       — Тогда — за дело!

***

      Чтобы данные о подготовке не утекали прямо в логово врага, Боруто в свободное время почти всегда был у него, втайне захватив бумаги и кисточки. По крайней мере, он думал, что втайне. Мицки что-то подсказывало, что исчезновение своих вещей Химавари по-любому заметила. Существовала вероятность, что даже пошла покупать новые, ибо инвентарь был довольно обширен. Пара коробок гуаши, акварели, кисточки разной толщины, как тонкие, для проработки мелких деталей, так и толстые, для более небрежных мазков, тройка палитр, пять альбомов, специальные тряпки, чтобы нигде ничего не пачкалось — всё это свидетельствовало в первую очередь о том, что к делу Боруто решил подойти серьезно. Видно, сильно Иноджин его задел. Мицки невольно подумал, что Хима, решившая пойти за новыми принадлежностями для рисования, по-любому привлечет внимание и вся шифровка Боруто отправится псу под хвост. Но вслух говорить не стал, не желая печалить. Уж больно старательно тот работал за очередным своим рисунком, по итогу обязанным стать шедевром.       — Мицки, а ты чего просто так сидишь? Ты не рисуешь?       — Я засмотрелся на тебя, солнце, — улыбнулся Мицки, действительно уже пару минут застывший в одном положении. Не хотел он хоть самым малым движением спугнуть творческое вдохновение, снизошедшее на чужое лицо в виде горящего азартом взгляда, поблескивающих глаз и чуть высунутого от старания языка. Мицки вспомнил, что большую роль в поддержке играет не столько зрительный контакт, сколько слова. — У тебя всё получится.       — Спасибо, — пробурчал тот, уже вновь принявшись наяривать кисточкой по холсту. Хорошо, что установлен мольберт был крепко. Мицки повернулся и посмотрел на свой холст. Практически пустой.       Особых достижений в художестве он делать и не хотел, но сейчас обстоятельства вынуждали. Всё же сколько-нибудь знакомый с миром искусства, он знал, что у каждого человека, профессионала своего дела, искусство было свое. У скульпторов оно заключалось в эстетичности, свежем взгляде на композицию и правильных пропорциях, у писателей — в захватывающем сюжете, поглощающем с первых строк даже не увлеченного человека, в красоте стиля и гармоничном построении произведения, у актеров — во вложение в свою игру всех нужных эмоциональных ресурсов и ощущение её правдивости и неподкупности, у художников же… почти то же, что у всех остальных, только более визуально. Цели у каждого были свои, общие могли писаться лишь для какой-нибудь научной классификации, но одно было единым — в передаче своих чувств и своего видения окружающей действительности. От кого-то он слышал, что писателем становится тот, кому есть, что сказать миру — с художниками, скорее всего, было то же самое, но немного в другом аспекте: они не говорили, они показывали.       Насчёт чувств Мицки знал мало, но понимал, что окружающая действительность через органы зрения подавалась ему так же, как и остальным человекоподобным. Здесь дело было в другом. В собственном видении великолепного, оседавшим на языке не осадком смрада, а чем-то вкусным, сладким, заставляющим все ощущения обостриться в бессознательном наслаждении, а тело — выделять больше гормонов счастья. Что-то подобное он читал уже давно… Да и заметил тоже давно, что утверждение это правое: кто-то видел прекрасное и жизнеутверждающее в пачке чипсов, кто-то — в распоротых кишках и лицезрении человеческих органов, кто-то… перечислять можно было до бесконечности.       Где же собственное прекрасное? Что заставляло тело испытывать положительные эмоции? Или… кто? Глаза машинально устремились влево. Туда, где ближе к балкону сидел Боруто. Солнце. Человек-светило, за которым он пошёл бы куда угодно и чьи ориентиры значили многое. Он высунул язычок, словно пробуя воздух на вкус, а на самом деле взвешивая свои ощущения. И правда. Солнце должно было стать не только проводником в мир обычных человеческих радостей, но и в мир искусства. Мицки задумался над тем, что знает насчет портретов. Ровным счетом ничего, это раньше мало интересовало. Последовательность действий была неизвестна, но если рассуждать логически… Если исходить из основополагающих методов, в сущности которых лежало наблюдение и постепенное изучение, проработка мельчайших изменений… то можно было изобразить сначала лицо в профиль, потом — важные детали, а уже после и поработать над мимикой. Он подумал, что с последним придётся хорошо повозиться.       Однако изображать действительность посредством геометрических фигур было делом гиблым. И пусть его фигуры имели определенную структуру и были ровными, в отличие от тех, что пару дней назад накалякал Боруто, ситуацию это не спасло. Здесь нужна была тонкость, особое внимание к овалу лица, взлохмаченным в разные стороны светлым волосам, к разрезу глаз, прищуренных в необычайной запальчивости, к форме носа… Ракурс был вполне удачным. Но что-то не получалось.       — Ну как ты там? — полюбопытствовал Боруто, резко повернув голову. Мицки поморщился. Просьбы не дёргаться показались бы как минимум странными, хотя он и не собирался скрывать, чем занимается.       — Всё хорошо, — спокойно ответил Мицки и поднял глаза. Попробовать вызнать у солнца способ рисования казалось идеей безумной, не сказать, что у того великолепно выходило… но проскальзывала некая индивидуальность, искра, только ему присущая несдержанность. — Скажи, Боруто, а как ты рисуешь?       — В смысле как?       — Может, какими-то методиками пользуешься?       — Это что?       — Что ж, я подозревал, что ты не в курсе их существования.       — Выбрось эту чушь из головы, Мицки, — посоветовал Боруто, принимая изначальное положение. — Рисуй… как захочется, во! Ни о чем не думая.       — Ни о чём не думая…       Ни о чём не думалось давно, когда он стихийно клал мазки, любуясь красотами Ото. Если полностью ни о чем не думать, сейчас получится почти то же самое… Однако не это ли было истинным искусством — не стесненное в рамки вдохновение, гонимое по горизонтальной плоскости то разноцветной радугой, то хмурыми серыми тучами, то непослушными волнами, так старательно выведенными маринистом… то счастливыми лицами, одним из которых могло стать лицо с лазурными глазами, в глубине которых всегда плескались вера и воля к жизни?       Законы художественного рисунка… законы могли подождать. Иногда. Или выполняться частично. В конце концов, тяга к нарушению правил у него была в крови. Одобрил ли родитель полунаучный подход? Хотя истинному искусству, идущему от души, чьё-то одобрение вовсе и не требовалось…       Он постарался отключить голову. Руководствоваться теми мельчайшими вспышками воодушевления, так настойчиво и нагло вмешивающимися в мерную работу сердечной мышцы, которые он столь долго пытался отсчитать. Как ни странно, сейчас они чувствовались — но одновременно и были практически незаметны, выливались в то, что сейчас вырисовывалось перед глазами, застывали в невесомом виде и колебались в разные стороны, дополняя и являя запавший в сердце образ…       — Ого! — опешил Боруто, через какое-то время заглянув к нему. Вовремя — он уже успел закончить работу, а Боруто — окончательно устать. — Это я, что ли?       — Да, — прозвучал лаконичный ответ.       — Ты где так рисовать научился, ттебаса?!       — Наверное, во мне всегда это было заложено. Умения, запрограммированные ещё на стадии формирования плода, — пожал Мицки плечами и вдруг понял, что, возможно, утверждение это ложно. Раньше так не получалось. Но раньше было меньше опыта…       И не было настоящей необходимости. А сейчас — была. И ее хотелось излить.

***

      День соревнования подошел так скоро, что они не успели этого заметить. Боруто чуть не проспал, ибо усердно сидел до середины ночи, пытаясь что-то рисовать. Его матушка отправилась во владения Хьюга, поэтому — Боруто был уверен — сестра сейчас в родном доме тоже клепала рисунки, тренируясь до упаду, а уж Иноджин и подавно. Мицки не сомневался, что те тренируются, только во сне, восполняя силы перед важным днём. Боруто убедить в этом не удалось, поэтому Мицки полночи любовался сосредоточенным и усталым выражением лица, желая зафиксировать это мгновение в памяти. Почему-то хотелось отобразить именно этот образ, именно уставшее, изумительное в своем недюжинном упорстве и вдохновляющее солнце. Оно не потухло, несмотря на измотанность и одно-единственное желание — восполнить биологическую потребность во сне. Наоборот, исполненное задумкой, оно разгорелось ещё ярче, преследуемое собственными амбициями. Мицки мысленно поблагодарил родителя за фотографическую память, позволяющую запечатлевать такие поистине ценные моменты в памяти и использовать их по своему желанию.       В ту ночь он долго не ложился, наблюдая за вконец утомленным солнцем, но потом всё-таки прикорнул. Усталости сейчас не чувствовал, всё же он во многом диктовал телу свои условия, а не тело — ему, как у обычных людей.       — Ой, ну подумаешь, картинки какие-то, — театрально вознесла глаза к небу Чочо, закинувшая ногу на ногу и чинно восседающая на одном из стульев жюри. — Вот если бы кулинарный конкурс, м-м…       Мицки справедливо полагал, что выбор Чочо в качестве одной из трёх судей — решение на сто процентов правильное. Уж если кто и понимал в искусстве, так это она. Ну а кто, если хорошо подумать, видел нечто пленительное и восхитительное в пищевых продуктах, предназначенных для утоления банальной человеческой нужды?       — Я думаю, когда-нибудь и до этого дойдет, — буднично и немного ворчливо отозвалась серьезная Сарада и поправила очки. Зря, зря Боруто утром пародировал её, когда увидел в жюри. Мицки знал, что память у сокомандницы великолепная.       — Я буду ждать этого дня! — всплеснула руками Чочо и привычно потянулась к пачке чипсов. Мицки вежливо кашлянул. До начала конкурса были считанные секунды, всё уже было на своих местах, однако…       — Согласно статистическим данным, лишние звуки в процессе сотворения картин и прочих произведений мешают сосредоточиться тем, кто непосредственно участвует в создании оных…       — Че? Это я ещё и моими любименькими, солененькими чипсиками полакомиться не смогу? А ну рисуй и не тявкай! — рявкнула она и демонстративно раскрыла пачку. Собирающийся что-то сказать Денки вздрогнул и закрыл рот. Возможность попасть в команду судей ему явно подкинула судьба.       Иноджин ухмылялся, Хима же выглядела радостно-просветлённой, будто в эту же секунду покорялась нежданному порыву и пребывала на вершине творческого подъёма. Мицки попытался настроиться на ночной образ и буквально почувствовал, как семимильными шагами, продираясь сквозь толщу таёжных зарослей, к нему, падая и спотыкаясь, чалило вдохновение. Боруто с кислой миной и тёмными кругами под глазами сидел перед мольбертом и периодически засыпал прямо в процессе работы. Мицки понимал это даже не по закрытым глазам, а по падающей у него из пальцев кисточке. В общей сложности она упала три раза. Даже невозмутимый Иноджин в последний раз повернулся, чтобы посмотреть, что случилось, а Хима так и вообще отвлеклась и не могла сосредоточиться, с беспокойством глядя на брата. Впрочем, Мицки признавал, что, пусть внимание у него лично и рассеивалось лучше, чем у остальных людей, а глаза могли заметить больше, отрыв от рисования для него тоже вышел боком. А потому, шепнув змейке и устроив её рядом с Боруто — чтобы она каждый раз тыкалась ему в ногу, когда он засыпал — сконцентрировался на холсте перед собой. Время текло неумолимо.       Жюри поначалу никак не сходилось в едином мнении, как будут оцениваться работы. В конце концов, все согласились с решением Сарады — та предложила каждому судье оценивать по десятибалльной шкале, а потом всё это вместе подсчитать и вынести вердикт. Тема рисунка изначально была свободной, что не могло не порадовать: хочешь, рисуй портрет, хочешь — абстракцию, а хочешь — уйди дальше и, как сказал Боруто, «забацай какой-нибудь авандизм». Скорее всего, он имел в виду авангардизм, но сути это не меняло.       Время было строго установленным, но судьи к концу начали уставать больше, чем участники. Заныла Чочо, что её аппетиты и желудок не уважают и что в качестве поощрения каждый участник, не жлобясь, мог ей принести чего-нибудь вкусного, повисло в воздухе усталое замечание Сарады, что они жюри и взяток не берут, да прозвучало в пустоту лепетание Денки, который на своём техническом языке пытался поддержать беседу и провести какие-то сравнения.       Конец наступил неожиданно. Звук таймера потревожил воздух и встряхнул участников. Взбрыкнулся Боруто, которого змейка изрядно устала постоянно тыкать, обернулась Хима, и оторвался от работы Иноджин, сделав последний мазок. Мицки немного отодвинулся и внимательно оглядел свое творение. Вполне неплохо. Память не подвела. Боруто выглядел так же, как и вчера ночью, только… новый образ окончательно измученного и подавленного жизнью солнца наложился на старый, и тот выглядел безумно уставшим, хотя ночью и был немного свежее. Мицки поморщился. Игры сознания. Даже он не мог их полностью преодолеть, пусть и пытался.       Вполне ожидаемо, что Иноджину за его работу все трое поставили высокие баллы. Даже Сарада, хотя Мицки имел малые сомнения в её предвзятости. Она всегда мыслила объективно, и этот случай не должен был стать исключением, пусть Боруто и возмутил. Всего у Иноджина и Химы в итоге получилось пятьдесят пять баллов, и Мицки вдруг подумалось, что они с солнцем могут такой успех не повторить. Во-первых, оно очень устало, во-вторых… действительность видело крайне нестандартно. Недавно Мицки даже пришло в голову проверить его зрение на случай всяких проблем с сетчаткой, слишком уж неоднозначная на рисунках у него была реальность, но подведение к осознанию необходимости похода к врачу не сыграло никакой роли. Следовало бы этим заняться вплотную.       — Ого! — Сарада даже отпрянула. — Как красиво! Боруто тут такой… уставший, — она скосила глаза. — Как сейчас.       — Солнце слишком ярко горело все эти дни, ему нужно отдохнуть, — безмятежно отозвался Мицки. Сарада вздохнула и поставила десятку, как и подошедший вслед Денки. Чочо запаздывала, по пути неожиданно для себя откопав в своих тайных закромах очередную пачку чипсов.       Денки и Сарада застыли и долго всматривались в художество Боруто. Мицки тоже посмотрел и немало удивился. Было очень даже неплохо, за неделю Боруто научился соблюдать реальные пропорции — хотя Мицки и убеждал, что не соблюдать тоже можно, но если делать это аккуратно и гармонично — а также не выступать за контуры предметов при раскрашивании. Людей Мицки изначально рисовать ему не рекомендовал, но после того, как увидел нарисованную им природу, отрёкся от своего первоначального заявления. На рисунке куда-то шли три человека, напоминающие свои прототипы лишь отдалённо, но всё-таки…       — О, Сарада, это ты? — Чочо умудрилась в кои-то веки подойти незаметно, Сарада и Денки даже не заметили и вздрогнули от неожиданности. Её лицо сначала исказилось, будто в приступе смеха, но тут же приобрело выражение изумления. Мицки постарался приглядеться и понять, что такого она увидела. — Это же сэндвич, да? — полюбопытствовала она, тыкнув рядом с человечком в платье и какой-то непонятной конструкцией на уровне глаз. Боруто не успел что-то сказать, как она защебетала вновь. — Ух! Сарада, он не оставил тебя голодной! От меня — десять! И точка!       — Но… — осторожно и словно невзначай подал голос Денки, но та сразу перебила.       — Никаких «но»! Я всё сказала! — воинственной походкой Чочо подошла к пропущенному мольберту, и Мицки посмотрел на неё с любопытством. Чуть погодя она еле заметно скривилась. — А этот даже о еде и не подумал! Восемь!       — Это портрет, — констатировал Мицки, не вкладывая в слова ни капли ноток возражения. Знал, что спорить бесполезно. Денки снова попробовал открыть рот, чтобы что-то сказать, но Мицки его опередил. Он был намерен помочь судьям, раз уж рисунок солнца поставил их в такое затруднительное положение и вызвал столько умственных усилий. Он собирался высказать одну из собственных теорий насчет его рисунков, пусть и спорную. — А у Боруто, возможно, ассоциативное мышление, которое он таким образом решил воплотить.       — Это как? — заинтересовалась Чочо, и все трое еле заметно напряглись. Мицки пожал плечами.       — Во многом мы познаем мир с помощью ассоциативного обучения. Одним из его проявлений является наша внутренняя карта, благодаря которой мы ориентируемся в уже знакомом нам пространстве. Приведем пример, — он искоса взглянул на жующую Чочо, — прием пищи ассоциируется у нас со столовой, бургерной… В данном случае — бургерной. Само здание вызывает у нас условный рефлекс, радостную реакцию, ведь мы знаем, что вскоре зайдём в это здание и проделаем желаемый для нас процесс. Так сказать, само здание служит ориентиром, к которому мы стремимся, когда желаем утолить потребность в еде. Есть места нежелаемые, в которых нам было плохо и которых мы будем избегать. Так мозг бессознательно для нас строит карту местности, одни точки на которой — наши предполагаемые цели — и по которой мы с легкостью можем до них добраться. Ну, или избежать нежелаемых мест. Боруто может видеть мир этой картой, в которой всё отмечено простейшими геометрическими фигурами ради нашего удобства. Всё же все люди — существа, подчиненные многим неосознанным алгоритмам, а потому планы необходимы.       Мицки замолк. Сарада и Денки смотрели на него малость ошалело, только Чочо было всё равно. Похоже, она всё пропустила мимо ушей. Как и предполагалось.       — Концепция интересная, но я такого ещё не слышал, — задумчиво проговорил Денки. — Я, пожалуй, как Чочо Боруто поставлю. Восемь.       — Интересно, да… — Сарада призадумалась и хмыкнула. — Но не дотянули до десятки всё равно. Девять, Боруто.       — Это что же получается, — мгновенно посчитал Иноджин. — Ничья?       — Выходит, так, — как-то неуверенно проговорила Сарада. Иноджин хотел что-то сказать, но планам помешала вскочившая Хима. Она повисла на шее Боруто, и тот даже смутился, но не смог скрыть свою радость.       — Братик, это так здорово! А почему ты мне никогда про свое мышление не рассказывал? Надо маме и папе рассказать, вот они удивятся!       — Я такое не повторю, — поёжился Боруто.       — Я могу повторить, — милостиво предложил Мицки и улыбнулся.       Поодаль мялся Иноджин. Он явно что-то хотел сказать, но это было отнюдь не что-то возмущенное. Иначе выглядел бы он по-другому. Боруто стрельнул глазами сначала на него, а потом на его холст. Смутился даже. Там ласточки летели по поднебесью, великолепные, красивые, будто живые; растворялись в облаках, а одна даже скрылась за ними, еле проглядывалась, но была наполнена живостью… Яркий контраст светлого облака и черной поверхности крыла делал чудеса.       — Боруто… — неуверенно заговорил Яманака.       — Э-э, Иноджин, — Боруто почесал макушку, сказав с ним практически одновременно. — Ты это…       Он перевел взгляд на свой рисунок, и Мицки понял, что он не считает его шедевром. И в глубине души, пусть и рад, что всё повернулось в ничью, не расценивал решение судей как справедливое.       — Результаты неверные, — сказал он. — Ты победил.       — Да брось, — рассмеялся Иноджин и, подойдя ближе, потрепал по плечу. — У тебя тоже отлично вышло! Главное, чтобы рисовалось искренне, от души!       Хима посмотрела на него полными восхищения глазами. Кажется, она больше всех радовалась такому исходу.       — Никогда нельзя считать чье-то искусство недостойным, это обреченный на провал подход, — внёс свою лепту Мицки. Сарада с Чочо приблизились. Обе выглядели довольными.       — Каждый рисует так, как может. И это прекрасно, — произнесла сокомандница и улыбнулась. — Ну, пойдём куда-нибудь посидим?       — Не насиделись ещё? — рассмеялся Иноджин.       — Я — нет. Я — в бургерную, — гордо сказала Чочо. — Но я буду не против, если вы пойдете со мной.       — И ты ещё не наелась?       — Сарада, аппетит у дамы всегда должен быть большой. А вдруг ей какой-нибудь кавалер внезапно предложит что-то очень вкусное и эксклюзивное? — она встряхнула волосами. Иноджин фыркнул.       — У тебя аппетит не просто большой, он зверский.       — Ой, заткнись! — беззлобно сказала Чочо и махнула рукой. — Ну что, вы идете?       Процессия всё прибрала, как и полагается, ещё немного помялась на месте и после неудержимых вздохов Чочо и демонстративных закатываний её глаз двинулась оккупировать небольшую бургерную. Сегодня было прохладнее, чем вчера, дул свежий ветерок, поэтому все выглядели взбодренными. А может, это такое своеобразное влияние конкурса, подумал Мицки.       Он улыбался. Боруто своей неудержимой волей к жизни опять доказал, что возможно делать невозможное и рушить законы логики. На него хотелось равняться, и сейчас — с новой силой. Он даже помог отступить от собственной научности, помог ступить на скользкую дорожку чувств и эмоций, порой обманчивых, но дающих необоримое вдохновение. А то было прекрасным. Искусство поневоле вылилось в искусство искреннее. Подумалось, что надо показать получившиеся рисунки родителю. Просто ради серотонина как своего, так и его, а не во многом и ненужной оценки.       Каждый рисовал то, что желала душа. То, что видел через призму собственного восприятия… и сетчатку. Мицки нахмурился, кинул взгляд на просветленного Боруто и уверился в том, что ему ещё раз нужно убедиться в том, что проблем со зрением у солнца нет. Комиссию они проходили, но мало ли, какие могли быть новообразования… пусть и маловероятные.       Лучше перебдеть, чем недобдеть, слышал он от Суйгецу, когда тот с любовью полировал оборудование в лаборатории и проверял его на исправность. За огрехи родитель мог не просто уволить, но и на кусочки разобрать, поэтому относился он к обязанностям серьёзно.       Поход к офтальмологу для солнца был неизбежен.