Обменник

      Солнце лениво закатывалось за развалины здания советской эпохи, что некогда было заводским цехом, назначение которого, отгадать было почти невозможно. Тоскливо шумели лысеющие кроны извивающихся в чудном танце мутировавших деревьев. Опавшая листва уныло шелестела от завывавших порывов ветра, неловко перекатывалась по асфальту, израненному трещинами. Идиллию, в которой застыло это лишенное жизни место, нарушил далекий шум со стороны проходной.       Тяжелый, сопровождающийся хлюпаньем луж и бряцаньем снаряжения, топот принадлежал двум мужчинам, активно вышагивающим по заросшему мхом и бурьяном асфальту. Первый — тонкий и невысокий, при каждом движении скрипел темно-зеленым костюмом химической защиты. На голове у него был нелепый и громоздкий капюшон с иллюминатором, сквозь запотевшее стекло которого проглядывало бледное, почти что детское и очень озабоченное показаниями устройства в резиновой рукавице лицо. На ремне, накинутом через плечо, болтался пистолет-пулемет — «Кедр», что из-за своих малых размеров так и норовил перекручиваться. Он почти не сводил глаз с чудо-приборчика у себя в ладони, который, как могло показаться, открывал ему суть мироздания. Лишь иногда он оглядывался, убеждался, что на его пути не лежит какая-нибудь ржавая железяка, слегка менял курс движения и поправлял «Кедр». Рядом в метре позади шагал другой человек — на две головы выше. Он имел вид более приземленный. На нем был черный и ужасно грязный балахон почти до пола, который парусиной непослушно трепыхался на ветру. Его кирзовые сапоги гулко стучали при каждом шаге, ясно давая понять, что владелец весит под девяносто килограмм. Он нес на спине рюкзак, который имел вид четырехугольной призмы, обшитой прорезиненной тканью. Вещица была достаточно тяжелой, чтобы натягивать лямки, как струны, однако ноша была мужчине не в тягость. Голову укрывал противогаз с огромными обзорными стеклами, сквозь которые на мрачную округу смотрели изрезанные красными капиллярами большие зеленые глаза, под которыми прятались дуги темных мешков. Вооружен он был посерьезнее — крепкие руки сжимали укороченный автомат Калашникова, снятый с предохранителя.       Когда дуэт подошел к кирпичной будке, крытой почерневшим шифером, поверх которого нарастал черный мох, из динамика прибора раздался противный писк. Человек в химзащите встал, с новыми силами принимаясь за вещицу в руке, остановился и второй. Повертев устройство в руках, лишний раз убедившись в том, что они на месте, мужчина звонко и очень оживленно несмотря на усталость произнес: «Пришли!». Напарник в балахоне кивнул и скинул с плеч рюкзак, имевший большой отсек, намертво закрытый свинцовым затвором, и пару маленьких боковых, набитых всевозможным инструментарием, промаркированным цветными бирками. Пятерня в громоздкой резиновой перчатке начала рыться в отсеках, подбирая щуп и щипцы. Рука мастера с первой попытки извлекла два инструмента с артикулами «Ph<0».       — Хмурый, что купишь на бабки с этого арта? — заговорил тонкий человек, играючи вкладывая инструменты себе в руки.       — Ловкач, накаркаешь. Деньги считать потом будем. Сначала найти бы эту байду. — тихо и не без раздражения ответил мужчина в балахоне.       Он, щурясь, осматривал местность, подмечая, что здесь они как на ладони, и при желании их двоих можно было на раз уложить парой выстрелов. Заводские развалины как нельзя лучше располагали к такого рода засадам. Внутреннее чутье невнятно мычало, растирая нервы в труху. Хмурый будто предвкушал событие, что изменит всю его жизнь. Обеспокоенное чувство подкрепляли мертвые пейзажи и жуткие рассказы тех, кому не посчастливилось встретить в этих местах какую-нибудь чертовщину.       Ловкач осадился. Он прекрасно понимал риски, ему хотелось лишь разрядить обстановку.       — Зато загнем цену… — рассуждал приглушенный мембранной защитного капюшона голос, — …позвали, понимаешь ли, на ночь глядя сбегать…       Возмущение Ловкача не нашло отклика. Ситуация даже несколько ухудшилась, так как его спина ощутила холод строгого взгляда Хмурого. От греха подальше, приготовления было решено закончить молча.       Они находились неподалеку от административного корпуса — у входа в подвальное помещение, назначение которого угадать было сложно из-за разрушительного воздействия кислотной аномалии. Сквозь приоткрытые двери, изъеденные ржавчиной, внизу такой же ржавой лестницы виднелось ядовито-зеленое свечение. Свет был очень тусклый, но при этом ужасно противный, он будто бы резал глаз. Складывалось такое ощущение, что свечение предупреждало о безмерной опасности всеразъедающих луж и отравляющих паров.       При беглом осмотре сразу же нашлись пометки других любителей острых ощущений и больших денег, послания были самого разного рода и содержания, попадалось даже что-то забавное. Одна из надписей пролила свет на название этой аномалии: «Подземная шипучка» — Хмурый вспомнил, что Ловкач как-то рассказывал об этом подвале.       Богом забытые заводские стены прятали за собой множество аномальных зон подобных этой. Хмурый лично облазил с десяток, Ловкач раза в два, а то и три больше. Он прошерстил округу вдоль и поперек, знал о местных причудах куда больше, чем ворчливые старожилы, прожирающие редкий навар в баре «У Жука». Даже вспоминать эти седые рожи тошно… Ловкач был слеплен из другого теста. Лез в такие места он по-настоящему ловко (кличку он получил не просто так), и в этом подвале, в отличии от Хмурого, был уже не раз. По словам Ловкача, там — внизу кислота разъела рвы в бетонных перекрытиях, образовав, как он выражался: «красивые загогулины» из «вступившего в аномальный симбиоз бетона, глины и сора». Хмурый не всегда понимал своего напарника, оно и понятно. Многие вещи в Зоне проще увидеть своими глазами, чем пытаться объяснить на словах.       — Ну, я пошел!       Быстро перебирая ногами, Ловкач растворился за дверью подвала, оставив после себя рюкзак с раскрытым свинцовым отсеком.       «Почему он так уверен, что найдет там что-то?» — спрашивал сам себя Хмурый, заглядывая ему вслед.       Вопрос повис в воздухе, не найдя себе ответа. Мужчина хрустнул шеей и пристроился широкой спиной к исписанной народным творчеством стеночке. Тяжелая голова еле держалась на плечах, а тягучая мысль так и лезла наружу через воспаленную глотку и потрескавшиеся губы: «Девять тысяч всего, половина на брата — четыре пятьсот. Минус тысяча — еда и койка, пятьсот — комиссия Кашевара. Итого — три.».       Сумма была приличной, но навар в прошлом месяце был куда больше. Даже если он докинет с заначки. Все равно не хватит…       Жара выдавила со лба последние капли пота. Сидеть в противогазе невыносимо — резина жмет жирный волос, а тот завивается, впиваясь обратно в череп. Стянув маску, Хмурый наконец задышал полной грудью, при этом даже не сверился с дозиметром. Свежий ветерок остудил нагретую голову, привнеся в монотонный мыслительный процесс немного легкомысленности, даже радости, в которой он, потеряв счет времени, забылся, разглядывая пыльные оконные рамы и выцветшую кладку под завывания сквозняка.       Сразу на ум пришла интересная мысль, в компании которой можно подождать Ловкача. Куда же подевались те, кому этот брошенный завод давал рабочие места? Не могли же они раствориться в пустоте? Хотелось почему-то верить, что это не так. Страна советов не могла бросить своих граждан на произвол судьбы. Наверняка, нашлись и квартиры, и рабочие места, и школьные парты. А иначе и быть не может, по-другому ведь не бывает…              

…

      

      — Достал! — Кричал знакомый голос победоносно.       Судя по тону, достал что-то действительно стоящее.       — Я такого никогда не видел. Хмурый, глянь!       Будто проснувшись, тело дернулось в судороге. Сколько он так просидел? Минут пять, а то и десять — точно. Найдя в себе силы, Хмурый поднялся, упираясь в ту же стеночку и вяло поволок ноги на голос.       Вынырнув из-за угла, он увидел Ловкача, державшего дрожащими не то от радости, не то от страха руками щипцы, в щечках которых был зажат артефакт. Артефактом оказалась сложная геометрическая фигура, форму которой задавала решетка из десятка трубочек толщиной со спичку, что сплетались на одинаковом расстоянии друг от друга в узелочки, образовывая ограненный шарик размером с женский кулак. Трубочки мягко отдавали то зеленым, то красным, то синим, а в узлах сплетений эти три примитивных цвета мягко превращались уже в более сложные оттенки, сменявшие друг друга раз в пару секунд. Невероятно красивое зрелище заворожило их обоих. Однако, если Ловкача поразила невероятная игра цветов, слаженная форма и симметрия, то на Хмурого нахлынуло цунами чувств и воспоминаний.       

      

…

      

      Три года назад, когда Михаил только ступил на таинственную землю за колючей проволокой, что зовется Зоной Отчуждения, случилось то, над чем беспокойный разум размышлял не одну бессонную ночь. Среди местных обитателей таким делиться не принято, тогда еще не было никакого Хмурого, Ловкача Михаил не знал, да и сталкером он не являлся — на тот момент он провел в Зоне жалкие пару часов.       Нелегал двигался по негустому леску, сгорбившись, перебегая от дерева к дереву, за каждым из которых он затаивался на пару секунд, успевая оглядеться и выбрать следующее направление для рывка. Утренняя прохлада и сырой воздух освежали, но это никак не помогало восстановить дыхание, давно сбившееся в отчаянных попытках уйти от преследования. Сколько он так бежал? В правильном ли направлении двигался? Преследуют ли его вообще? Подобные вопросы уже давно перестали беспокоить. Когда твой проводник сдался военному патрулю, а ты очень не хочешь променять одну зону на другую, последнее, что ты будешь делать, так это думать. Бежишь? И слава тебе, Господи! Это абсолютно безрассудный марафон, победитель которого кардинально изменит свою жизнь, загвоздка лишь в том, что участник один и проигравших не будет.       Темнота отступала на запад — светало. Сквозь заросли, дряхлые деревца и пышные кроны проглядывал краснеющий рассвет, он пытался укрыться от вымотавшегося путника, не давая надежды и сил продолжать нелегкий путь. Что уж говорить, если не только злое небо, но и природа была против него. Под заплетающиеся ноги то и дело попадались сучья, когтистые корни и забитые старой листвой ямы, так и ждавшие, когда он оступится. Привкус крови не сходил с языка, как бы он ни плевался. Неужели уже хапанул дозу? Нет! В такой глуши невозможно, он просто был на пределе возможностей. И этот предел иссякал.       Земля ушла из-под ног неожиданно. Михаил даже не сразу сообразил, что скатился кубарем по склону, изрытому корневищем многолетнего дуба, за которым он прятался мгновением ранее. Бах! И все. Марафонец слег в холодную землю, под широко раскинутыми и бесконечно далекими ветвями. На него навалились усталость, осознание пройденного пути и приятная боль — в их компании путник предался беззаботной дремоте.       Смертельная тишина еще никогда так не успокаивала. Ни криков, ни рева моторов. Он ушел! Оставил позади прошлую жизнь, разменяв ее на звонкую монету. Незнакомое опьяняющее чувство смешалось на языке с кровью, причем в такой странной пропорции, что не давало себя толком распробовать, будто пытаясь лишь раздраконить, ничего не предоставив взамен. Не это ли тот дух приключений, за которым в Зону прут толпы? Определенно, его сковал этот самый дух. Только прибыл Михаил не за этим. Нужно вставать и идти дальше.       Судьба и плетущиеся ноги вывели его к цветущей весенними цветами поляне. Место в окружении молодых березок, цвело, пахло свежестью, лишенной уже привычной лесной сырости. В рассветном слабом свете притомившийся взор не придал значения низенькой, будто бы стриженной траве и чересчур пестрым лепесточкам пролесков, фиалок и ландышей, пропотевшим росой; а слух — вакуумной тишине, давившей на уши. Внутренности по неизвестным причинам свернулись в комок — в Михаиле проснулся животный страх, нарастающий с каждым шагом. Он шел, потеряв дар ясной мысли. Ноги сами вели его к высушенному пню прямо в центре лужайки.       Вдруг чувства обострились. Эмоции зацарапали изнутри черепной коробки с такой силой, что захотелось схватиться за голову в страхе, что ее вот-вот разорвет. Повалившись на колени, Михаил истошно завыл, скрипя зубами. Его накрыло воспоминаниями. Они замелькали перед глазами, не давая сосредоточиться, будто бы фильм, посвященный его жизни — от младенчества и до нынешних тридцати с копейками, заставляя испытать все чувства, когда-либо испытанные. Мама. Папа. Первый поход в зоопарк. Аттракционы. Лето у бабушки. Школа. Драки. Новенькая с задней парты. Марина. Два портфеля в руках. Скамейка под каштаном. Зелень. Тепло рук…       Последние десять лет — самые горькие и смазанные промелькнули быстрее всего, оставив в горле нестерпимый жар. По щекам лились слезы, не давая глазам раскрыться. Мучительный калейдоскоп закончился также резко, как и начался. Михаил перестал что-либо чувствовать и упал на нежную траву, не в силах сделать что-либо. Но наедине с самим собой его никто не оставил. Незнакомый голос окликнул его: «Миша! Вставай, чего разлегся?».       Он ничего не понял, но будто повинуясь чужой воле, раскрыл глаза и посмотрел в сторону, откуда слышался голос — на дряхлый пень. На влажном, лишенном коры, старом обрубке некогда могучего древа восседал старик в плаще. Скрестив руки и ноги, тот сутуло сидел, пуская дымные колечки из сухих губ, прикрытых густыми усами и бородой, вьющейся до самой груди, и с интересом рассматривал гостя. Табачный запах был знаком, Михаил быстро сообразил и ощупал карман, осознав, что пачка сигарет пропала. Старик хрипло рассмеялся сквозь кашель, сверкая огненно-красными зрачками.       — Хорошие папироски. Спасибо, что угостил, — Неизвестный мягко улыбнулся ему, поправляя грязный плащ, замявшийся под сухую ногу.        Не понимая и не зная, каких слов подобрать, Миша глупо смотрел на старика, разинув рот, пока тот раскуривал сигарету, слюнявя фильтр и еле слышно причмокивая. Ему явно нравилось курить, но курил он как-то неестественно, слишком дергано, будто имитируя поведение заядлого курильщика. Немудрено, внешний вид у него был таким же неестественным — будто искусственным и напускным. Дубовые конечности, тело и голова, казалось, совершенно не могут двигаться, но как-то двигались. Грудь его вздымалась слегка при дыхании, плечи переминались, а рука подносила ко рту сигарету и стряхивала пепел, но все было не так, как должно было быть. Особенно серое морщинистое лицо и бодрые глаза. Звериные черты, но человеческая живая мимика сильно контрастировали между собой, а зрачки так и вовсе наводили на мысль, что существо перед Михаилом — вовсе не человек.       И только он успел подумать об этом, задаться про себя вопросом: «Кто ты?», как тут же получил исчерпывающий ответ.       — Это неважно, — улыбка пропала с лица существа, уступив место сухому и деловитому выражению, — важно то, зачем ты пришел сюда.       Появилось только больше вопросов. Правда, Михаил уже не знал, как ему быть, чувства, вроде страха и беспокойства, уже давно покинули его. Почему бы не поговорить с этим красноглазым «человеком» о смыслах и причинах? Тем более, для разговора достаточно было лишь подумать: «Зачем?».       — Зачем? — повторил за ним старик, докуривая последние миллиметры табака. Он задумчиво взглянул красными очами на несчастный бычок, растирая тот между пальцами, и поняв, что счастье кончилось, запульнул окурок в даль,       — За лекарством для своей души и тела самого близкого человека.       Тут Михаил понял, что таинственный старец знает о нем все. Только удивляться не было ни сил, ни желания.       — И? — все также молча спрашивал Михаил, разглядывая существо на пне, которое потянулось в карман еще за одной сигаретой.       — Я помогу тебе… — оно неловко подкурило зажигалкой, также магическим образом пропавшей из кармана, — …Матушка меня попросила, не обольщайся.       Неживая рука скрючилась, оставив сигарету зажатой в губах, и полезла за пазуху, откуда, немного порыскав, извлекла книжечку в кожаном переплете. Костлявые пальцы неаккуратно ее раскрыли и стали листать желтые странички, перелистывая то по одной, то сразу по десятку. Существо точно знало, что ищет, оно даже не бегало глазами по страницам, как это обычно делают, когда ищут что-то в книге, оно неотрывно смотрело на Михаила, точно запрещая взглядом ему как-либо двигаться.       — Положить на грудь больного, поближе к сердцу, слегка вдавить и ждать эффекта, — прекратив смотреть на мужчину, зачитал старик, когда нужная страница нашлась.       При этом красноглазый старик смахивал на дремучего профессора в каком-нибудь столичном институте. Ему хотелось верить, что Михаил благополучно и делал, впитывая каждое слово.       После прочтения оно развернуло книжецу к нему, прикрыв длинной ладонью левую страницу, исписанную заметками. На правой странице книжечки, оказавшейся старым ежедневником, аккуратным карандашом в мельчайших подробностях был изображен артефакт.       — Он еще светится разными цветами, как гирлянда… — комментировал старец, пока Михаил ошарашенно рассматривал рисунок.       — Запомнил? — строго поинтересовался старик, захлопывая желтые страницы прямо перед носом мужчины. Загадочная записная книжка тут же исчезла внутрях его плаща. — Пойдем. Тебе нельзя долго здесь находиться…       Они оба встали почти синхронно, смотря друг другу в лица. Докуривший старик выплюнул окурок себе в ноги, и косо зашагал в сторону, откуда пришел Михаил, который несмело двинул за ним по пятам. Пустая голова совсем не соображала, что играло на руку, ведь лишние мысли могли привлечь внимание старика, с которым совершенно не хотелось иметь никаких дел. Только совсем лишить себя своего прирожденного права мозг не дал, сформировав из ниточек обрывчатых размышлений два слова: «Курить хочется…». Мысль была услышана. Существо развернулось, обжигающе стрельнув глазами, и быстрым движением всучило Михаилу его же сигареты и зажигалку.       — Кури на здоровье. — сказало оно, мерзко улыбаясь.       Мужчина схватил свое добро и нервно закурил, зарекшись не думать, пока не покинет проклятую поляну и красноглазого старика…       Они вышли из густого окружения сочных берез и оказались на краю леса перед холмистой равниной, поросшей степной травой. Тут же поводов для удивления нашлось еще больше. Прежде ясное небо посерело, будто собравшись грустно заплакать дождем. Задул дурной ветер, а злючий холод стал пробирать кожу до кости. Утреннее зарево никуда не исчезло, лишь приобрело желтые оттенки, будто бы превратившись в закат. Метрах в двухстах на лысеющем холме виднелись покосившиеся мазанки и огни костров. По ветру до Михаила доходили заводная музыка и пьяные вопли. Подкуренная буквально десять секунд назад сигарета стлела и пеплом осыпалась на одежду, а красноглазый старец исчез также неожиданно, как и появился.       Лагерь на холме оказался пристанищем сталкеров — любимым местом здешних алкоголиков и охотников за артефактами (два этих качества иногда могли совмещаться в одном человеке). Бар «У Жука», являвшийся одним из самых оживленных мест в Зоне, расположился именно здесь и являлся огромной землянкой, вырытой прямо в холме. Сюда-то и вел его проводник, только вот дошел Михаил один, проплутав в лесу, если верить часам, целый день…       

      

…

      

      Тот самый артефакт был прямо перед ним. Все внутри сжалось, как тогда на поляне. Но в этот раз при Хмуром был чистый разум, способный трезво анализировать происходящее.       Что это было? Подарок или подстава от «матушки», приносящей обычно только горе? Хмурый не знал ответов, а выдумывать не было времени. Времени всегда не хватает, особенно эта нехватка ощущается, когда приходится принимать самые важные решения.       — Посмотрели и хватит. — обрывая нить размышлений напарника, заговорил Ловкач и утащил артефакт к рюкзачку, — Такого образования даже в базах ученых нет, это что-то новенькое. Нам точно заплатят кругленькую сумму, еще и премиальные!       Свинцовый затвор со скрипом раскрылся. Ловкач схватил щипцы в одну руку, приседая на корточки. Он бодро напевал себе под нос какой-то шлягер, услышанный в баре. Мелодия из его губ с трудом пробивалась сквозь мембрану защитного капюшона. Бог его знает, какое счастливое выражение лица у него было, но в такие моменты он обычно улыбается, как идиот. Счастливый, уже предвкусивший наживу охотник за артефактами уязвимей всего.       «Кедр» царапал тоненьким стволом асфальт, пока его хозяин возился с контейнером. Многими это оружие воспринимается детской игрушкой, но для Ловкача этот пистолет-пулемет — удобная и функциональная вещица, что никогда не подводила. Хмурый это понимал — понимал слишком хорошо, а потому и схватился за ремень, на котором болталось маленькое, но грозное оружие, со всей дури потянув на себя. Ловкач не сразу сообразил, что произошло, даже щипцы выронить не успел, хотя артефакт — виновник торжества уже затаился за свинцовыми стенками, и нужды так крепко держать инструмент не было. Ситуация стала более чем очевидной для человека в громоздкой «химзе» лишь, когда он ударился спиной о кислородный баллон, а тот об асфальт, хорошо, что оба были покрыты резиной, слегка смягчившей удар. Стянутый ствол был отброшен в сторону — неподалеку звякнул металл. Но оставить лежать было мало. Хмурый навис над Ловкачом, вдавив подошвы ботинок в локтевые суставы распятых рук.       — Тварь, что ты делаешь?! — сразу сорвался на ор человек, кричавший настолько редко, что от неслыханных прежде нот Михаилу стало не по себе, — Пусти, падаль! — продолжил Ловкач сквозь матерную ругань, сдержать которую не мог даже защитный капюшон. Он извивался, как змей, топотал ногами, пытаясь достать до обидчика, но все без толку. Борьба бесполезна.       Тушеваться было нельзя — быстро сообразил нападающий, подавляя неприятные эмоции. Ствол автомата оказался приставлен к иллюминатору — прямо промеж глаз озадаченного Ловкача, на детском лице которого сквозь стекло виднелась целая композиция эмоций. Надутые губы — бесконечная обида, злые дуги бровей — нестерпимая злость, мокрые глаза — разочарование и печаль.       — Не будешь рыпаться — останешься жив. — Заговорил хриплый голос, внушавший уверенность. Этот голос не врал никогда, потому тот, на кого был наставлен ствол калаша, стал внимать, затаивши дыхание и прекратив всякое сопротивление, — Я забираю арт и ухожу. Мне он нужен, прости. — Простые слова чеканились зубами без изящества. Хмурый говорил, словно лишенный эмоций робот, ровно также он и выглядел, целиком и полностью соответствуя своей кличке.       Лежавший Ловкач не мог поверить, что такое возможно. Тот, кто всегда прикрывал его спину, кто не раз не оставил в беде, и кого когда-то он по пьянке назвал братом, в один момент стал предателем и заклятым врагом. На него накатила прострация — он просто лежал и смотрел в затянутое густой тучей небо, которое вскоре совсем потемнеет, вступив во власть ночи.       Убедившись, что жертва повержена, Хмурый отступился и убрал оружие. Ему самому тошно, но поступить иначе не представлялось возможным. Стараясь не испытывать ни мук совести, ни сожалений, он обошел лежачего и склонился над незапертым контейнером-рюкзаком. Блестящие свинцовые стенки отражали манящий свет загадочного шара. В голову закралась мысль, что этот свет не поможет, что все зря, и тот красноглазый старик наврал. Скрипя зубами, он закрыл контейнер, звонко щелкнув затвором, и подтянул его за лямки к себе.       — Ты же понимаешь, что нам до корок научных сотрудников пару артов оставалось? — обессиленно бурчал Ловкач, даже не думая мешать товарищу натягивать на спину тяжелый рюкзак.       — Мне плевать… — Лаконично отрезал Михаил своей излюбленной фразой, от которой Ловкачу захотелось смачно харкнуть прямо в обзорное стекло,       — Тебе всегда плевать, сука! — силы горланить у него еще оставались.       Хмурый старался не обращать внимания, делать вид, что крики его не впечатляют.       — Что я скажу ученым? Они же со мной контракт разорвут!       Рациональное зерно наконец промелькнуло в их бессмысленном разговоре, заставив Михаила осечься и встать на месте. Подумать над последствиями такого серьезного решения все-таки стоило, ведь вредил он не только своей репутации.       — Скажи правду. Я тебя кинул, забрал арт и контейнер, а после свалил. — уже готового уходить Хмурого не пускала совесть. Он сел на корточки рядом с Ловкачом, все также лежавшим пластом, закурил сигарету и взялся рассуждать, как правильно поступить товарищу. — Они не идиоты, наведут справки и поймут, что в Зоне нет ни меня, ни этого арта. — Сцедив вязкую слюну, он плюнул себе под ноги и снова принялся давиться едким дымом дешевых сигарет, продолжая говорить. — Да и если бы я хотел нажиться, я бы просто завалил тебя и отнес артефакт им, все равно никто больше них не заплатит.       Ловкач пока слушал, раза три изменил цвет лица — то бледнел, то зеленел, то синел, ему никак не получалось понять мотивацию напарника.       — Почему тогда?! — Рявкнул он все также озлоблено и тут же попытался неловко подняться, скрипя остервенело резиной, — Ты его сожрать собираешься? Зачем тебе этот гребаный шарик? Его же только толкнуть можно за БАБКИ! — он сделал акцент на последнем слове, прорычав его по слогам и напомнив их общий мотив, который держал товарищей крепкой сцепкой последние три года, — У тебя нет связей на большой земле, чтобы продать его! Зачем тебе это? — тонкий человек в химзащите дернулся резко, пытаясь взглянуть на Хмурого, но безуспешно. Обливаясь потом, Ловкач всеми фибрами мечтал подняться и двинуть ему по роже, сделать этого не давали громоздкий костюм и усталые руки.       Хмурый блекло улыбнулся и встал, щелкнув суставом в колене и швырнув окурок в сторону «Кедра». Вопросы «Зачем?» и «Почему?» его уже не беспокоили, он знал ответ, для него все более чем очевидно. Буквально с первого дня в Зоне Михаил знал для чего и для кого он здесь.       — Дело вовсе не в деньгах. Я не могу рассказать тебе все, ты же знаешь, нельзя говорить о своем прошлом. Надеюсь, ты меня поймешь. — сказал он безынтересно, поправляя сумку с противогазом на широкой груди. — Прости и прощай!       Солнце уже скрылось за горизонтом, оставив только красно-желтый след в сером небе. Лучшего момента, чтобы уйти, не представится. Хмурый развернулся и бодро зашагал в сторону КПП. Позади слышался гневный лепет и скрип резины, еле пробивавшийся через стук ботинок об асфальт. Он знал, что Ловкач сможет подняться и дойти до научной станции самостоятельно, уверенность в этом почти перегородила собой крики совести, бушевавшие возле сердца. Пройдя метров тридцать, Хмурый все же оглянулся назад, убеждая себя, что хочет только проверить, не добрался ли напарник до «Кедра», наверняка, же захочет отомстить.       Возле входа в подвал никого не оказалось. Как будто никого и не было. Такое не могло не озадачить. Вскинутый автомат нервно звякнул, Михаил стал медленно возвращаться, тщетно выискивая бегающими глазами темно-зеленую резину «химзы». Вдруг из недр подвала раздался очень мерзкий и прямо-таки вязкий чавкающий звук, который точно не мог издать человек. Дверной проем оказался под прицелом.       — Ловкач! — истошно крикнул Хмурый, ускоряя шаг.       Вблизи злополучного подвала стыл огромный влажный след, тянущийся от дверного проема к месту, где минутой ранее лежал Ловкач. Мужчина извлек из кармана фонарь, включил, сунул в зубы и уже было собрался лезть внутрь, но замялся, вспомнив о газах. С бешеным проворством Хмурый раскрыл сумку, выплевывая проклятый фонарик и доверяя «Ксюху» ремню на плече. Тугой противогаз оказался натянут за секунду, которая, по ощущениям, тянулась целую вечность. Он подобрал фонарь в одну руку, вскинул автомат другой и рванулся к двери, готовясь полить свинцовым дождем все, что бы там ни было.       Внизу ржавеющей лестницы в бледном свете сверкнуло отблеском смолистое нечто каплевидной формы. Оно раскинулась в ширину лестницы, желеобразно дрожа и медленно выползая из подвала с шипучкой. Кроваво-черные сгустки внутри полупрозрачной жижи возбужденно пульсировали в такт длинным игольчатым отросткам, отходящим от них, они, как редкие волосы окутывали склизкую сущность и вытягивались к свету. Часть волосков извивалась и тянулась к Хмурому, остальные же прощупывали ступени перед каплей, цеплялась и помогая остальному «телу» подняться выше.       Автомат озлоблено застрекотал, освещая темноту мигающим теплым светом дульного пламени. Пули будто бы растворялись в существе; оно, конечно, колыхалось от каждого выстрела, но продолжало настырно карабкаться вверх, направляя к обидчику удлиняющиеся волоски. Рожок опустел моментально, и стрелок наконец понял, что пули здесь бесполезны. Решительно отступив, шля все к черту, Хмурый сунул фонарик обратно в карман и потянулся к гранате на жилете. «Его уже не спасти.» — безэмоционально заключил он, выдергивая чеку.       Он удирал, задыхаясь и считая секунды. Снова стянутый противогаз болтался в руке — бежать в нем сущая мука. Ни времени между выдохами, ни сил не хватало, чтобы материться, хотя ему очень хотелось, из груди буквально рвалась гневная плеяда. Точно в счет раздался оглушительный взрыв, на который воздвигались большие надежды. В то мгновение Михаил уповал лишь на то, чтобы каплю разворотило осколками, а тело в Ловкача похоронил битый кирпич и бетонная крошка.              

…

             На мертвые земли Зоны Отчуждения опустилась безлунная, а от того непроглядная ночь, в небе не было видно даже тусклых звезд — их закрыло собой тучное скопление взъерошенных облаков. Зона не спала, она никогда не спит, жизнь кипела, а еще обильно пахла дерьмом и грязной псиной. Ночами просыпается самое страшное зверье, оно выходит охотиться на заплутавших охотников за артефактами, сбившихся с тропы, и на зверье себе подобное, на что, конечно, никто внимания не обращает. Оно воет и кричит, рвет и грызет, надрывает глотку и когти, в общем, всяким образом напоминает о своем присутствии смелым людям, которые, в силу своей цивилизованности, предпочитают проводить холодные ночи в покинутых и заново обжитых домах, скромных халупах и прочих строениях, наскоро возведенных умельцами. Вечерне-ночной досуг среднестатистического жителя этих мест заключается в рассмотрении снов в дурмане снотворного или растягивании кружечки с крепким чаем, кофе или спиртным в свете пламени горячего костра. Навязчивым древесным дымом пахнут все вещи местных, ведь костер — тепло и свет, жизнь и счастье, на которые, словно мотыли, слетаются все, кому еще есть, что терять. Местный феномен, не иначе.       Сегодня повезло, у туристов выменяли пару разрядившихся «батареек» на гитару, жалко, что играть никто не умеет. Тем не менее Паштет усердно пытался освоить инструмент. Под треск дров струны несмело дрожали, наполняя двор прекрасными звуками, все никак не сходившимися в мелодию. Играл он совсем тихо, чтобы не разбудить спящих, хотя сами спящие покой других уважали несильно, приправляя тоскливую ночь храпом и сонным лепетом.       — Запарил уже. — вспылил седой мужичок, — Игрушку нашел. — добавил он грозно и резко встал с насиженного табурета, прохрустев костями.       — Чего запарил-то… — возмутился толстощекий Паштет, убирая сардели пальцев со струн.       — Поспал бы лучше, в три в караул заступаешь. — сказал строго седой, он поправил ружье на плече и достал сигареты, — Нам спящие на посту обалдуи не нужны.       Паштет обиженно надул смазанные салом губы и отложил гитару, приставив ее к стене — подальше от костра.       — Я уже запарился спать, весь день про…       Зашипела радиостанция под брезентовым навесом, на нее выжидающе зыркнул Паштет, а седой подорвался под навес к аппарату, забыв прикурить.       — Хуторяне, прием. — прошипел противно динамик приветствие нежданного гостя.       — Кто такой? — хриплым басом отозвался один из караульных в ответ.       — Не дури, если шо, ты на мушке. — подхватил еще один сипло.       — Хмурый на связи.       Седой мужичок вздохнул, теребя зажигалку меж пальцев, и произнес беспокойно: «Проходи.»       Паштет в это время скучающе смотрел на костер, не подозревая, что его присутствию вовсе не рады.       — Шуруй отсюда, серьезный разговор намечается. — сухо произнес седой мужчина, косо глядя на неугомонного Паштета.       Горе-гитарист окончательно расстроился, как и его инструмент. Понурив голову, он схватил гитару подмышку и нехотя зашагал со двора к перекошенной мазанке с дырявой шиферной крышей, стоявшей через дорогу. Седой проводил его взглядом, а сам вернулся к табурету перед костром, сел и наконец закурил, принявшись ждать прихода гостя.       Минут через пять во двор вошел Хмурый. Весь в радиоактивной пыли и грязи, насквозь пропотевший от изнурительного марш-броска, и тем не менее имевший бодрый, ничем не затуманенный взор; он по-хозяйски прошелся, пряча руки в карманах, уселся у кострища на нагретую шину Запорожца, растопырив уставшие ноги, не удостоив седого даже взглядом. Куда больше его интересовали языки пламени, выплясывавшие непостижимые уму танцы. В тот момент все замерло в единении и абсолютном покое, будто нарочно стихли храпящие мужики и далекие звери, прекратив выть и храпеть, они подарили ночи ненавязчивую тишину, аккомпанементом которой стал треск дров на огне, приправленный древесно-табачным дымком.       Седой мужчина, учтиво молчавший, докурил, кинул окурок в огонь и, смочив губы вязкой слюной, протянул негромко и хрипло: «Ну…». — кажется, он пытался пробудить пришельца и, надо сказать, у него получилось.       — Кашевар. — наконец заговорил тихо Хмурый, — Проводник нужен, срочно, прямо сейчас.       Собеседник заметно напрягся, вскинул брови и наклонился поближе к костру, изображая заинтересованность, хотя по его мутноватым серым глазам было понятно, что подобных слов он и ждал.       — Свободных сейчас нет. — заготовленный ответ пошатнул пламя, но не намерения Хмурого.       — Так найди. — Ни секунды не думая рявкнул мужчина, после сунул руку в плащ и достал увесистую пачку вечнозеленых баксов. Кашевар хмыкнул, явно заинтересовавшись. Проводник все же найдется.       

      

…

             Бессонная ночь, проведенная в дороге, подходила к концу. Только пробудившееся зарево пыталось осветить величественные ряды многоэтажных зданий нежным светом. Изредка по улицам проезжали машины, людей не было совсем. Все складывалось как нельзя лучше для хмурого мужчины со спортивной сумкой на плече, быстрым шагом двигающегося по цветущей весенней зеленью аллее в одно место, где его всегда ждали. Он свернул с улицы, вошел во двор, ускорил шаг и прошел мимо двух подъездов. В третий зашел, принялся одолевать лестницу. Ему нужно подняться на девятый этаж. Пролет за пролетом, сердце бешено стучало от нетерпения и напряжения.       — «Только бы получилось…» — твердил сам себе Хмурый, уже видя с пролета нужную дверь. Поднявшись, он начал тарабанить по ней, пытаясь предугадать реакцию человека за железной преградой.       Через минуты две за дверью послышалось что-то неразборчивое, кто-то прильнул прямо к двери.       — Я сейчас милицию вызову, что за хулиганье?! — раздалось приглушенно не самым довольным тоном вперемешку с ругательствами.       — Я тебе губы мылом натру, малой.       — Ловко парировал внезапный гость, начиная улыбаться. Послышался удивленный вздох, после которого раздался щелчок замка, дверь отворилась настежь. На пороге стоял мужчина в трусах и майке-алкоголичке, удивленно глазевший на путника с сумкой.       — Миха! — полез обниматься тот, босыми ногами ступая на лестничную площадку.       — Санечек! — оба громко засмеялись и вошли внутрь, захлопнув дверь за собой.       За три года родительская квартира ничуть не изменилась. Все те же блеклые обои, потертый, скрипучий паркет, картины и семейные фото на стенах коридора. Даже запах остался почти что прежним, был таким же, как и когда-то давно, только к ноткам душистого дерева, вкусной маминой еды и стойкого отцовского одеколона прибавился противный сигаретный душок. Все-таки Саня не бросил курить, хотя кому его останавливать? Родители давно ушли в мир иной, а любимую женщину он так себе и не нашел, судя по отсутствию женской обувки на полке.       Родные стены манили Михаила, он был готов придаться воспоминаниям о былой жизни, о временах, когда еще не было никакого Хмурого, а все дорогие сердцу люди были живы, здоровы и счастливы. Казалось бы, ничто не мешало ему войти внутрь, попросить у Саши крепкий кофе, пройтись по комнатам, посмотреть на семейные фото и сполна насладиться почти забытым домашним уютом. Однако Михаил не стал разуваться.       — Как я тебя давно не видел, рад, что ты вернулся. Располагайся, кофейку попьем. — слышался добрый голос Александра, хлопотавшего на кухне, с которой доносился стук металлической крышечки закипевшего чайника. Видимо, хозяин квартиры готовился завтракать.       — Брат, я не могу надолго оставаться, мне надо к Юле. — сказал нерешительно Михаил, переминаясь с ноги на ногу в узком коридорчике. На кухне звякнула посуда, и Саня, громко топая, вышел в коридор.       — Решил поиграть в папашу?! Ты читал копию заключения? — Александр по нраву был, как и Михаил, заводился всегда с пол оборота, смотрел настырно прямо в глаза, будто пытался добраться до души, сжимал кулаки и хмурил лицо.       — Читал… — Блекло буркнул гость, уводя взгляд в сторону от младшего брата. Он прекрасно помнил тот день, когда ему удалось получить письмо с большой земли. Они с Ловкачом вернулись с ходки, сорвали большой куш, выполнили заказ ученых; им тогда даже разрешили воспользоваться душем и заночевать в бункере. Хмурый все откладывал письмо, хотел прочесть его в спокойной обстановке, без посторонних глаз. В итоге дождался ночи, когда все уснут, и принялся в потемках читать. «Реабилитация невозможна» — два слова на серой бумаге, от которых он выл до самого утра, не стесняясь даже Ловкача, мирно спавшего на соседней койке.       — Ты зря туда полез. Тебе говорили, что это бессмысленно, а ты не слушал! Ты просто закидывал всех деньгами, надеясь, что это поможет. Если бы ты действительно любил ее, то оставался бы рядом! — Александр цедил сквозь зубы очень обидные слова, которые не каждый сможет выдержать, вот и Хмурый не смог. Он зарядил брату кулаком в печень, заставив того согнуться пополам.       — Заткнись… — зашипел Михаил, не в силах сдержать свой гнев. Александр лишь мычал, отступая назад и хватая ртом воздух.       — Отвези меня к ней сейчас же или хотя бы скажи, где она. — уже спокойно продолжил мужчина, хмурясь.       — На кой ляд тебе? — тихо рычал согнувшийся Александр, держась рукой за место удара, — …Хочешь увидеть ее костлявое тело? Два года в коме! Ей ничто не поможет.       Сталкер озлобленно зарычал. Будучи не в силах выслушивать этот пессимистичный бред, он подошел к брату, схватил его под руки, заставляя выпрямиться, а после впился пальцами в горловину белоснежной майки-алкоголички.       — Слушай сюда! У меня в сумке лежит артефакт. Он вылечит Юлю! — остервенелый взгляд Хмурого напугал Александра до мурашек. Он пытался отстраниться, но брат держал его слишком крепко.       — Ты принес эту радиоактивную дрянь из Зоны?       — Да, принес, и чем быстрее мы воспользуемся этой дрянью, тем лучше!       Мужчины смотрели друг другу в глаза, у обоих они зеленые, как у их матери, оба они вспыльчивы и решительны, как и их отец. Два сапога пара. Братья по юности часто ссорились по пустякам, дрались за мелочи, как и все мальчишки, но, повзрослев, они стали преодолевать все невзгоды вместе, держась друг за друга мертвой хваткой. Наверное, поэтому Александр почувствовал, что просто обязан довериться Михаилу. Ему некому больше доверять…       Они простояли так несколько секунд, достаточно долго, чтобы все обдумать и принять верное решение.       — Отделение реанимации, второй этаж, палата номер четыре. Сейчас оденусь и поедем к ней.       Сталкер отпустил его, отступил обратно к двери, нервно выдыхая, будто не веря, что Александр согласился.              

…

             Уже через десять минут они ехали на белоснежной тойоте по просыпающемуся после невыносимо долгой ночи городу. Машин стало больше, появились пешеходы, что в основном были представлены работягами, возвращавшимися со смен или на них идущими, воротничками всех мастей и бедными студентами. Мужчины напряженно молчали, говорить было особо не о чем, даже учитывая долгою разлуку. В какой-то момент Александр, крутивший баранку, потянулся к бардачку за сигаретами, ловким движением вытащил две штуки: одну себе, а другую брату. Михаил не отказался и взял, убирая наконец руки от драгоценной сумки, лежавшей на коленях. Приторное молчание, приправленное гулом мотора, разбавили два щелчка зажигалок.       — Пообещай, что с Юлей все будет хорошо. — наконец заговорил младший, выпуская едкий дым дешевой сигареты в окно.       — С ней все будет хорошо. Я уверен. Она выкарабкается. — смиренно отвечал Хмурый, выпуская горький дым в потолок. Александр нервно вздохнул, погонял по рту слюну, а после сплюнул в открытое окно, ему, совсем не хотелось рисковать.       — Если с ней что-то случится…       — Все получится! — Михал отрезал всякие сомнения, он даже не хотел думать о неудаче. Этой уверенности не хватало Александру, чтобы поменьше думать он сжал зубы, впился пальцами в руль и принялся с удвоенной силой давиться сигаретным дымом.       Последний поворот. Впереди виднелись скромного вида четырехэтажные корпуса центральной больницы. До боли знакомое им место. Здесь они были слишком часто, и всегда поводом для визита была очередная плохая новость.       — Останови здесь. — буркнул Михаил, махнув в сторону парковки при продуктовом магазине, над которой раскинулась широкая крона каштана.       — Зачем? У больницы же есть стоянка.       — Не спорь. Я все объясню.       Машина, скрипя шинами, затормозила. Пустая парковка еще не открывшегося магазина была относительно недалеко от больницы, метров триста или чуть больше. По мнению Александра, это очень странное место для остановки. Он заглушил машину и вопросительно взглянул на брата.       — У тебя есть план?       Михаил кивнул, докуривая сигарету.       — План прост. Я войду внутрь отделения, доберусь до палаты и воспользуюсь артефактом.       — Один?       — Да, один.       Неугомонный Александр нахмурился. Такой расклад его совершенно не устраивал. Михаил, напротив, был полон спокойствия и даже не смотрел в сторону брата.       — Так не пойдет. Вместе до конца.       Хмурый вздохнул, прикрывая усталые глаза. Он уже знал, что нужно сказать.       — На секунду представь, как отреагируют органы опеки и милиция. Думаешь тебя погладят по головке, если узнают, что ты помогал мне?       Разинувший рот Саня не знал, что сказать. Брат был предусмотрителен, как и всегда.       — …Пойми, как только я зайду туда, по мою душу вызовут ментов. Мне уже все равно, меня один хрен посадят! — мужчина повысил голос. Он прекрасно осознавал свое положение, а потому и шел на риск.       — Мих… — промычал Александр, на что сталкер рубанул грозно: «Не Мих».       Сверкая зелеными глазами, они смотрели друг на друга.       — Кто-то должен позаботиться о Юле, и это будешь ты, Санек. — зрачки младшего нервно бегали по лицу сталкера, его веки дрожали, но он не стал возражать, не видя другого выхода.       — Хорошо… — вяло ответил мужчина. Он был не в силах сдержать накатившую грусть, даже всхлипнул носом, отгоняя слезы.       — Ну, чего ты, малой, все нормально будет, не хнычь…       Уходивший в последнюю ходку Михаил по-доброму улыбался, совершенно не понимая эмоций брата, глаза которого стали мокрыми.       — …и да, еще кое-что.       Хмурый раскрыл сумку. Внутри помимо злополучного свинцового контейнера оказались две плюшевые игрушки — медведь и зайчик.       — Помнишь, мы как-то ездили на море… — он взял в одну руку медведя, а в другую зайца. —…Юльку в санаторий возили…       Санька взглянул на игрушки, в тот момент его лицо изменилось, исчезла всякая грусть, а заместо нее пришла радость за минувшие дни.       — Я помню! — сверкая зубами, воскликнул мужчина, — Тир на набережной. Юльке понравились «мифка» и «заяц». — он попытался повторить звонкую интонацию маленькой девочки, плохо выговаривавшей букву «Ш», вызвав смех у Михаила.       — Да, да! Помнишь, как она радовалась, когда мы выиграли эти игрушки?       — Куда лучше я запомнил, как она потом их потеряла, и мы искали их полдня.       — Наверное, они так и остались где-то в гостинице, быть может, в электричке.       — Может быть, может быть… Этого мы никогда не узнаем.       Братья с головой окунулись в то время, меланхолично притупив взгляды. Прекрасные воспоминания, от которых внутри становилось теплее, окутали их нежным бархатом. Хмурый, может, и хотел хотя бы мысленно вернуться в прошлое, на побережье, где тепло закатного солнца и свежесть морского бриза, но реальность, настоящий момент требовал его действий.       — Подари их ей, когда проснется. Скажи от папки.       — Обязательно подарю, Мих. — тихо ответил Саня, осторожно взяв игрушки в затвердевшие от мозолей руки.       Мишутка и зайчик были заботливо усажены на торпеду. В этот момент Михаил понял, что пришло время прощаться, и протянул брату руку. Александр же решил не мелочиться и крепко обнял брата, в глубине души понимая, что, возможно, видит его в последний раз.       — Удачи, брат.       — Спасибо, но удача мне не нужна…       Словно подслушав их разговор, листва каштана, нависшего над машиной, нервно дрогнула, разделив с братьями прощальную тоску.       

      

…

      

      Тяжелые ботинки гулко стучали об асфальт, ненавязчиво намекая, что владелец весит под девяносто, впрочем, не одним телом был тяжел хмурый мужчина. Его мысли были нелегче свинцовой стружки, которой, как ему казалось, была забита черепная коробка. Он просто шел вперед вдоль металлического забора, заросшего плющом, точно зная, зачем и для кого это делает.       Прошмыгнув под шлагбаумом, не отвлекая охранника от чтения книжки в мягком переплете, мужчина оказался в дворе больницы. Дорогу Михаил знал прекрасно, за тринадцать лет это место никак не менялось, исхоженные вдоль и поперек отделения были на своих местах. Те же зловещие здания, соединенные переходами, те же деревца и цветы в палисадниках, неловко стриженные кусты какой-то декоративной дряни, уставшие от коек и больничных запахов больные на скамеечках, наслаждающиеся зеленью и свежим воздухом, и конечно, куда без медсестер, медбратьев и врачей; мужчины и женщины в белых халатах и колпаках, решившие служить во благо здоровья других, как всегда, спешили по своим делам. На лицах одних читалась бесконечная озабоченность, у некоторых нервозность, другие же были совершенно спокойны, кажется, давно смирившись со своей участью зрителей и вершителей человеческих судеб. Совершенно не хотелось портить день этим замечательным людям безбашенной выходкой, но у Хмурого не было выбора.       Отделение реанимации — место, в котором никому не пожелаешь оказаться, было совсем недалеко от проходной и, будто в назидание, стояло напротив родильного. Переход между этими корпусами, наглядно иллюстрировавший, как короток путь от рождения до смерти, запомнился Михаилу на всю жизнь. Даже не хотелось думать о том дне, но воспоминания всегда накатывают поневоле…       Очередной рабочий день похожий на сотни предыдущих подошел к концу. Вечер окрасил небо за окном оранжево-красной палитрой, совершенно непривычной для поздней осени. Еще молодой пацан — Миша, лежал на диванчике, обессиленно дремля после смены, не подозревая, что на другом конце города происходит то, что изменит его жизнь, разделит на «до» и «после». До него дойдет лишь звонок, стрекот проводного телефона, от которого он подорвется с места, а, взяв трубку, узнает, что Марина рожает раньше срока. Считанные минуты и он, надрывая мотор отцовской пятерки, помчит сюда. Потом томительное ожидание в глухом коридоре, грохот раскрывшейся двери, скрежет каталки, на которой лежала Она, любимая Мария. Внутри пожар, он бежит рядом с медбратом в сторону злополучного перехода, не веря глазам. Маша без сил, еле дышит, через силу раскрывает глаза, видит его — до смерти напуганного, взволнованного и делает то, что могла только она одна на всем белом свете — ласково улыбается. Тогда Михаил видел ее живой в последний раз…       Захотелось курить, Михаил остановился, потянулся к карману за пачкой, но осекся, вспомнив о том, что Юля не любит, когда от папы пахнет сигаретами. Как назло, у запасного выхода толпились студенты-практиканты, совсем молодые, только свыкающиеся с тяжелыми врачебными буднями. Они торопливо смолили сигареты, явно нервничая, то ли от того, что курили они прямо под знаком, запрещающим сие действие, то ли от очередного тяжелого пациента, случай которого поверг молодых специалистов в шок. Точно. Запасный выход. Мужчина двинул к нему, не обращая никакого внимания на недоумевающих молодых парней и девчат, инстинктивно расступившихся перед ним. Металлическая дверь, скрипя, впустила его внутрь темного коридора, что вел на такую же темную лестницу. Михаил, про себя ликуя, перешел на бег, стал подниматься. Запахи больницы: страх, боль, лекарства, хлорка, въевшаяся в кафель, тут же заполнили вздутые ноздри. Эти дрянные запахи у него не ассоциировался ни с чем, кроме горя. Стиснув зубы, он старался не обращать на это внимания и двигаться дальше — вперед, ко второму этажу.       В коридоре этажа царили потемки, еще неостывшие лампы, отдававшие слабеньким огнем, говорили о том, что свет только выключили, а значит, отделение потихоньку «просыпается», хотя спит ли вообще реанимация? Очередной глупый вопрос, всплывший в голове мужчины, разбавил напряжение. Он обязательно подумает об этом на досуге в тюремной камере, хотя поймают ли его вообще? Мертвая тишина безлюдного коридора, будто бы кричала, что его поступок останется безнаказанным. Все оказалось настолько просто, что даже смешно. Михаилу тем не менее было не до смеха. Продвигаясь вглубь коридора, он вглядывался в номера палат, выискивая заветную под номером четыре. Двенадцатая, десятая, восьмая , ординаторская… За хлипкой дверью слышался чей-то строгий голос, монотонно вещавший что-то очень важное. Нарушителю режима сей факт не понравился, он ускорил шаг, всем сердцем желая наконец добраться до дочки.       Неожиданно дверь шестой палаты распахнулась, и из нее вышла худенькая медсестра с кукольным лицом безобидного вида. Молоденькая девушка совершенно не ожидала встретить в коридоре безобразного немытого мужика с трехдневной щетиной. Она испугалась, ошарашенно раскрыв глаза и прижав тонкие руки к груди, Михаил тоже опешил, встал, как вкопанный, не зная, как быть. В этот момент из ординаторской вышел источник шума — заведующая отделением, пухлая тетка неопределенного возраста с дряблой шеей и пухлыми губами. У нее было приподнятое настроение, она негромко, но очень противно гоготала, будто услыхав искрометную шутку юмора, но заметив в коридоре постороннего, она в одно мгновение ощетинилась.       — Мужчина, что вы тут делаете?! — крикнула женщина, тряся шеей.       Финиш, приплыли. Выйти сухим уже не получится. Хмурый оскалился и в одно движение вытащил зажатый ремнем брюк пистолет, а следом вцепился медвежьей хваткой в несчастную медсестру, приставив к ее голове пистолет.       — Милицию вызывай! — рявкнул Михаил, отступая спиной в глубь коридора и волоча за собой до смерти напуганную девушку.       — Что… — ошарашенно пролепетала заведующая, вогнанная в ступор.       — Ментов вызывай, дура! Не выполните мои требования, я ее пристрелю! — теперь он звучал настолько убедительно, что врачи, вылезшие из ординаторской поглазеть, тут же исчезли за дверью.       — Х.хорошо, только не стреляйте, прошу! — перепугавшаяся заведующая отделением тут же вскинула руки вверх. Медсестра от накала страстей, кажется, потеряла сознание, ее пришлось именно что волочить за собой.       — Чего вы хотите? Сделаем все, что угодно, только не трогайте никого, прошу… — растерянный голос озабоченной состоянием всех людей в этом здании женщины заставил Михаила чувствовать себя скверно, но от своих целей он не отступал.       — Пусть к палате четыре подойдет анестезиолог, он должен стоять у двери и ждать моей команды!       — Я анестезиолог! — тут же откликнулась женщина, делая шаг вперед.       — Стойте и ждите!       Засим Хмурый небрежно раскрыл нужную дверь и вошел в палату вместе с «заложницей».       Одиночная палата кардинально отличалась от десятка других, в которых доводилось бывать Михаилу, в глаза бросалось полное отсутствие мебели, скромная койка, на которой лежала его Юленька, не в счет. Аппараты жизнеобеспечения, коими была обставлена большая часть пространства вокруг койки, для него, человека непосвященного, выглядели, как нагромождение железяк, экранчиков, проводков и трубочек, которыми облепили его дочурку. Совершенно бледная девочка лежала без какого-либо движения, только тихие попискивания аппарата свидетельствовали, что она жива. Он оставил медсестру в покое, пристроив отключившееся тело к стеночке, и бросил пистолет на пол, тот загрохотал дешевым пластиком. Оружие оказалось игрушкой, предусмотрительно купленной вместе с медведем и зайцем… Михаил неотрывно смотрел на свою дочь, прикованную к постели. Спящая красавица несмотря на многочисленные болезни, ослабившие ее тело до изнеможения, заметно подросла за три года разлуки, превратившись из девочки в девушку. Мужчина не мог сдержать слез, настолько он счастлив видеть ее. Позволив себе небольшую заминку, он сел на колено перед койкой и осторожно взял ее руку, боясь навредить хрупкому телу самого любимого человека. Нежная белоснежная кожа, отвыкшая от всего, кроме приглушенного занавеской света солнца, простыней, электродов и катетеров, была холодна. Придавшийся забвению мужчина не мог понять, как же так получилось. Какая именно болячка виновна в этом? Что послужило отправной точкой? Мог ли он помочь ей раньше, если с этим не справились даже лучшие врачи? Задаваясь этими вопросами, он только терял время, хорошо, что от мыслей его отвлек окрик из коридора.       — Вам нужно что-то еще?! — интересовалась все та же женщина с дряблой шеей.       — Молча ждите. — спокойным басом отозвался Михаил, вставая на ноги и нервно выдыхая.       Сумка раскрылась, из нее был извлечен свинцовый контейнер, тяжесть которого его ничуть не смущала. Приноровившийся сталкер вскрыл звонкий затвор, за которым притаилось цветастое чудо. Кажется, в прошлый раз оно светило потусклее…       Любоваться не было времени, он сунул руку внутрь и вытащил аномальное образование, совершенно забыв о всех мерах предосторожности. Кожа на ладони почувствовала тепло, вполне терпимое, даже в каком-то смысле приятное. Сплетенные в шар прутья в его руке засияли еще интенсивнее, цвета непрерывно переливались один в другой, почти что мигая. Не медля ни секунды, Михаил стянул с Юли простынь и уложил шар на ее грудь, поближе к сердцу, как и велел красноглазый старик. Артефакт стал нагреваться, но сталкер смиренно держал шар на груди девочки, ожидая эффекта. Частота сердечных сокращений подскочила. Отец испуганно смотрел то на аппаратуру, то на детское лицо Юли, не замечая нараставшего жара и онемевшей руки. В тот момент все внутри сжалось в предвкушении.       Шар засветил нестерпимым светом, окрасив белые стены палаты всеми вообразимыми цветами, непрерывно сменяющими друг друга. Тело горело пожаром, сталкеру с трудом удавалось терпеть, а пульс девочки все учащался, пока не достиг ста восьмидесяти ударов в минуту. И вдруг все закончилось. Огонь внутри затушили арктической стужей, перекрывшей дыхание. Артефакт исчез из- под его руки, будто растворившись в Юле, у которой пропал пульс. Пронзительный писк аппарата оглушил мужчину, он судорожно смотрел в ее лицо сквозь пелену горьких слез, ничего не понимая. Михаил схватил ее маленькую ладонь и крепко сжал, не веря, что все было зря. Однако рука девочки была теплой, не такой как прежде. Утерев слезы рукавом, он заметил, что ее кожа розовела на глазах, а спустя пару мгновений сердце снова забилось. Спящая красавица наконец-то раскрыла большие глаза такие же зеленые, как у ее отца, счастливо улыбавшегося ей в последний раз.       — Юленька… — тихонько пролепетал Хмурый из последних сил.       Он тут же рухнул на кафель, не отпуская руки своей дочери. Его жизнь подошла к концу.       

      

…

      

      Где-то далеко, на вечноцветущей поляне, с дряхлого пня взлетел черный ворон, каркая в пронзительную тишину. Старик в плаще истомленно вздохнул, перелистывая страницу.       — Зона дала, Зона взяла. — хрипло проурчал красноглазый. Старый ежедневник в его руке оказался раскрыт на странице с рисунком загадочного шара. Карандаш в костлявой руке зашуршал о бумагу, оставив красивую надпись печатными буквами в углу пожелтевшей страницы: «Обменник».