Янтарь цветущей яблони

— Может нам лучше не разделяться, Качан? — неуверенно спрашивает Изуку, потирая локоть. Он остался стоять на развилке тропинок, когда Бакуго уже вышагивал вперед после короткого предложения-приказа разделиться и закончить обход быстрее. Это имело смысл, ведь примерно равные пути все равно сходятся на выходе из леса, но логика кажется не такой уж и реальной при свете всевидящей луны. Вокруг них был ночной лес, окружая их природной жуткой почти непроглядной тьмой, полной шорохов и движения. — Хватит уже ныть, топай! — не оборачиваясь, раздраженно рыкнул уставший Кацуки. Мидория еще какое-то время стоит и смотрит вслед, пока знакомая фигура полностью не скрывается за листвой, затем с опаской оглядывается и отправляется в путь. Ветер легко пролетает среди деревьев, шелестя листвой и заставляя старые ветви поскрипывать, отчего иногда мурашки пробегаются по спине, слишком уж внезапно разносятся звуки. Облачившись в покрытие причуды, просто чтобы почувствовать себя спокойнее, Мидория старается идти быстро и не переходить на бег — у него здесь не тренировка на скорость, а патруль. Тревога скреблась внутри груди. Местные предупреждали их не бродить по лесу ночью по одиночке. За последние тридцать лет на этих тропах пропало около пятнадцати человек, что было значительным числом для не густонаселенных деревенек. И вот теперь он здесь один под звездами. Мидория поежился, все же, наверное, было дурацким решением отправить сюда, в место облаченное различными странными историями об исчезновениях, студентов для стажировки. Несмотря на то, что их прошлогодняя история с практикой геройства на острове стала почти трагической(а для его карьеры едва не стала фатальной), подход признали хорошим, а опыт — положительным. Так что теперь они отвечали за пару близко расположенных деревень. На этот раз U.A. все же позаботились и не пустили их куда-то, откуда они бы не смогли выбраться без специального транспорта, оказавшись в ловушке. Но это ни разу не уменьшало любой возможной внезапной опасности, с которой они бы столкнулись один на один без поддержки профессионалов. Хотя, если не брать в расчет этой старой байки про лес, бояться было нечего. Население немногочисленное, а основная работа студентов-героев, как и большая часть практики в прошлый раз, представляла собой помощь мирным жителям в их обычных или почти обычных делах. Среди деревьев неподалеку справа что-то задвигалось, шурша листвой на ветвях. Мидория старается вглядеться, раскрывая широко глаза, но они, даже привыкшие к темноте, не в состоянии разглядеть. По шелесту кажется, что это что-то большое, и он подавляет в себе желание ломануться сквозь всё и вся к выходу, как испуганный выстрелом олень. Замирает, стараясь сделать дыхание неслышимым. Шорох больше не повторяется, так что парень продолжает свой путь по тропе. После того как он пересекает примерное место шума, кажется, будто кто-то смотрит в спину, но он заставляет себя не оглядываться. Взвинченные нервы беспокоит не только неизвестное во тьме, но даже сухая хрустнувшая под ногами палка. В конце концов, Мидория успокаивает себя тем, что у него сила Всемогущего. Едва ли в лесу есть хоть что-то или кто-то, кто смог бы его догнать в покрытии причуды, разве что сам Бакуго мог бы попытаться, но его бояться было нечего. Когда Деку оказывается на второй развилке, то не находит присутствия хоть кого-либо еще. Он шел слишком быстро, незаметно для себя используя причуду? Или слишком медленно, и потому Бакуго просто оставил его? Один из путей точно был немного короче, но Мидория не помнил какой именно. Телефон в кармане молчал все это время, так что Изуку не удивляется не находя ни одного сообщения после его разблокировки. Он раздумывает, что будет лучшим вариантом, и решает просто подождать еще немного. Стоять на месте не так страшно, как идти сквозь деревья, не зная, что ожидает впереди. Время идет, и проходит десять минут, спустя которые Мидория все же решает удостовериться, что его не просто бросили. «Качан, ты же не ушел без меня?» Сообщение остается непрочитанным достаточно долго, так что Изуку решается позвонить, но женский голос сообщает, что абонент недоступен для связи. Что ж, он остается при тех же данных, что и при начале попыток связаться с Кацуки — телефон мог просто разрядиться к концу дня, и в этом не было бы ничего необычного. Такое уже случалось. Потоптавшись на месте еще немного, Изуку все же решает закончить обход и вернуться в их домик. Не стоять же ему здесь целую вечность? А для Кацуки в лесу мало что могло представлять опасность. Весь путь он чувствует будто поступает неправильно, но другого варианта все равно не было. Подходя к их жилищу, он видит то, что не хотел бы — окна были темными, свет был выключен. Похоже Качан не вернулся. Что-то случилось в лесу? Изуку продумывает варианты. Кацуки не мог задержаться где-то еще, маршрут от леса до дома был один все эти недели, что они были здесь. Магазины уже не работали так поздно — это вам не крупный город с круглосуточными центрами, кинотеатрами и бог знает чем для развлечений, так что пойти куда-то еще он не мог. Мидория открывает дверь и понимает, что в доме точно никого не было с самого утра. Ночью прошелся хороший дождь, а земля перед их домом рыхлая, как и в большей части деревеньки, в которой они жили, и если бы кто-то зашел, обязательно оставил бы грязные следы на полу. Сейчас в прихожей были только свежие следы Изуку, но он все равно проверяет каждую комнату и ожидаемо не находит ничего. Снова надев обувь, герой выходит на улицу и спешит обратно в лес. Усталость, накопленная за день, испаряется, вытесненная эмоциями. В этот раз Изуку действует решительней и эффективней — громко зовет каждые несколько шагов. В голосе с каждым разом беспокойство слышится все отчетливее, и он точно знает, что Качану это не понравится. Быть может, он даже взбесится, но Мидории все равно, лишь бы нашелся. Он пробегает его путь от конца к началу, как если бы шел ему на встречу, а затем свой, — вдруг Кацуки его потерял и пошел искать? — но обе тропы оказываются пусты. Лес больше не пугает его. Шорохи листьев, насекомых, животных просто исчезли из его внимания, став общим шумом, а луна превратилась в глупый тусклый фонарь за ветвями над головой. Кровь шумит в ушах от бега и страха. Он снова потерял Качана. Изуку уже достал свой телефон из кармана и снимает перчатку, чтобы набрать номер Аидзавы, как вспоминает алгоритмы по поиску пропавших с уроков в академии, а его мозг просчитывает возможные варианты действий. Возможно, он перенервничал и слишком торопит события, необходимо еще раз убедиться. Нужно еще раз проверить тропу Качана, медленнее и тщательнее, захватить зону вокруг нее, вдруг он оставил какой-то знак, когда свернул с нее для осмотра чего-то подозрительного, а затем стоило вернуться домой и убедиться, что он не пришел туда, пока Мидория его здесь ищет. Он не исчез. Он должен найтись. Снова подходя к дому, он видит темные окна, и остановить наваливающийся высокой бешеной лавиной страх, ему помогает глупая наивная мысль, что Качан уже пришел и просто лег спать. Вот так вот, не позвонив Изуку, после того как поставил телефон на зарядку и увидел пропущенный звонок и сообщение, не убедившись, где он, что с ним, потому что ему всегда было плевать на него. Вот только ему не было плевать. Его просто не было. На этот раз Мидория не собирается медлить, так что опускается на диван и звонит учителю, телефон показывает три часа ночи. — Да? — Голос Аидзавы не звучит сонным или раздраженным, будто это нормальное явление в его жизни. Может быть, это действительно так, учитывая его основную профессию. — Качан пропал. Учитель не слышит в ровном тихом сухом голосе беспокойства, но знает, что Мидория в полнейшей панике. Он сразу пытается воспроизвести в мыслях карту, где именно студенты находились на практике, и, если он правильно помнил, ему добираться до них три часа пути, героям из ближайшего города чуть больше часа. Они были в самой отдаленной точке, если сравнивать с их одноклассниками, самая глушь. Ближе возможных мест для практики не было, и кого-то в любом случае нужно было отправить туда из детей, так что выбрали самых решительных и самостоятельных, способных даже поодиночке постоять за себя. Пожалуй, при распределении следовало учесть, что всегда в центре событий оказывались именно они двое. — Что случилось? — спрашивает учитель, уже встав с кровати и выискивая среди файлов на электронной почте продуманные пути помощи, содержащие необходимые номера и имена. Наученные горьким опытом об этом подумали заранее. — Мы разделились в лесу на вечернем обходе, с тех пор я его не видел. Я проверил все тропы дважды, путь до дома и сам дом, его нигде нет. Телефон вне зоны доступа. Прошло уже больше двух часов, тут идти пятнадцать минут, Аидзава-сенсей. — Под конец голос надламывается, и сердце учителя дергается. Аидзава знает, что пропажа Кацуки для Изуку особый пунктик, и одна из самых страшных возможных вещей на свете, и старается заставить мысли студента течь, а не зациклиться, что он снова виновен в исчезновении друга, потому что это было не так ни в тот раз, ни в этот, он уверен. И не нужно было быть его матерью, чтобы понять, что Мидория считал себя таковым. — Он не говорил тебе, что куда-то собирается? — Нет, тут некуда собираться в такое время. — Я тебя понял. Сейчас позвоню ближайшим к деревне героям, и они направятся к тебе. Я дам твой номер, с тобой скоро свяжутся. Будь дома на случай, если Бакуго все же вернется, больше не ходи в лес один. Мы найдем его, все будет хорошо. Мидория ждет. Сначала звонка, потом приезда героев, затем действий и хоть чего-то, за что они могли бы зацепиться, и все это время — Бакуго. Но спустя два дня никаких результатов, несмотря на то, что прибыли и герои, и еще подмога к ним, и сенсоры. Даже следов сходящих с тропы не нашли — листва для дождя оказалась слишком плотной и земля осталась почти везде сухой, а ветер разбросал и перемешал между собой все, что мог. Аидзава проклял идею посылать сюда студентов по меньшей мере сотню раз, но стоя перед картой и перерывая итоги того, что они уже успели сделать и кого привлечь, почти готов опустить руки. Им больше нечего было здесь делать. Студент бесследно исчез не оставив никаких подсказок, где его искать, как сквозь землю провалился, но вот даже и там бы его нашли. Местные только расстроено покачали головами и напомнили, что они предупреждали не ходить в лесу поодиночке. Изуку было плевать на их повторное предостережение куда больше, чем на первое, он хотел найти Бакуго, так что, надеясь повторить его результат, он стоял примерно в тоже время на том же месте, где они разделились два дня назад. Какому-то глупому лесу ведь не удастся убить его, верно? А из плена он выберется, сил хватит. Еще и Бакуго отыщет, вариант проигрышный только в том случае, если он ничего не найдет, так что он ступает на тропу. Вокруг ничего необычного, те же деревья, что он видел все это время, и днем, и вечером, и ночью, те же шорохи, к которым уже привык слух. Ему не было страшно, но плечи были напряжены, он готов был ударить все, что угодно, внезапно выскочившее у него на пути, отразить любую атаку и жалеть нападавшего намерений у него не было. Изуку был почти до слез зол на чертов лес и всё, что в нем обитало, росло и просто было. Он прошел около половины пути, когда заметил ответвление от тропы вправо, не слишком четкое, подсвеченное сквозь листву деревьев луной. Мидория с героями прочесал этот лес дважды, никакой еще одной тропы или чего-то к чему она могла вести в ту сторону не было. Все что было в этом небольшом лесу: одна тропа, разделяющаяся на две, сходящиеся к концу вновь, и деревья. Он вгляделся еще раз, и вот она, развилка, прямо перед ним, а дальше в глубь леса тропа. Чертовщина. По коже волнение прошлось морозом. Он свернул на новый путь, указанный луной. Вскоре тропинка превратилась в вымощенную битым камнем дорогу с редкими полуразрушенными древними фонарями из такого же камня. Мох в свете огня непроглядными черными пятнами покрывал их, отступая и отпуская дорогу и фонари, чем дальше продвигался Мидория, делая все более опрятным на вид. Несколько тории попались на пути, первая выглядела тусклой и неухоженной, но каждая последующая все аккуратнее, и он не задумываясь прошел сквозь них, не сворачивая с дороги. Вскоре он услышал звуки веселья: смех, радостный говор, музыка. Во рту пересохло от тревоги, и он попытался сглотнуть ком в горле, но ему не особо это удалось. Несмотря на то, что разум говорил поворачивать обратно, что там опасно, что вообще этого здесь быть не должно, Изуку шел вперед. Качана нужно было найти и, потому что он уже обыскал все, что мог, где был раньше, в этом новом месте вероятность его найти выше. Когда Изуку завернул за последний поворот, уже освещенный мягким желтым светом, его взору открылся небольшой храм и площадь при нем. Был какой-то праздник, все было украшено лентами и цветами, сияли сотни фонарей, люди были одеты в яркие одежды, стояли столы с угощениями. Мидория выходит из леса и оглядывается, вмешиваясь в толпу. Он не находит Качана осматривая площадь, но радостная атмосфера вокруг немного успокаивает его, так что оказавшись около стола, он садится и берет стакан с напитком, надеясь смочить сухое горло. Он почти подносит его к губам, когда сбоку кто-то выбивает у него сосуд из руки. Изуку замечает это покушение на полсекунды раньше, чем это происходит, и мог попытаться предотвратить это, если бы хотел, но еще он замечает кое-что куда более важное. — Качан! Хмурый Бакуго, очевидно, извинятся за пролитый напиток не собирается, перемахивает доску сначала одной ногой, затем другой, чтобы сесть рядом на скамье и достаточно тихо, чтобы никто поблизости случайно не услышал, раздраженно произносит: — Нельзя есть еду в мире духов, если не собираешься здесь остаться, придурок! Он не смотрит на него и аккуратно оглядывается, убеждаясь, что его никто не услышал, молчит, ожидая от болтливого Деку хоть чего-то, но когда не слышит никаких вопросов, оправданий или задротской болтовни, все же поворачивает голову к нему. Изуку смотрит на него с выражением лица, словно он почти воскрес, в его глазах стоят слезы, сияющие в свете праздничных огней, а на лице странная улыбка — вид такой, будто он сейчас заплачет. Бакуго не понимает тех эмоций, что видит. — Какого ты так смотришь на меня? — закралось сомнение, что он здесь куда дольше, чем ему кажется. — Я думал, что мы потеряли тебя, — тихо произносит он все с тем же лицом, от которого Бакуго не по себе. — Ты пропал два дня назад, мы уже весь лес обыскали. С его ресниц все же срывается слеза, утирая ее он глупо посмеивается от облегчения, внезапно накатившего на него, и отводит глаза, стесняясь такого явного проявления чувств. «Идиот,» — думает Кацуки, но молчит, тоже отводя взгляд, будто и не заметил ничего. Как реагировать на слезы он никогда не знал, особенно, когда это был Деку, распускающий влагу на все подряд. Музыка праздника продолжает играть вокруг них, пока они чувствуют себя неловко. — Теперь искать будут обоих. Я здесь сижу не потому, что мне здесь нравится. Тоже тихо говорит Кацуки и аккуратно высматривает кого-то в толпе. — Вон там, разукрашенная девушка, видишь? Похоже все дело в ней. Он не указывает рукой, стараясь не привлекать внимание толпы, а лишь смотрит, зная, что Деку поймет его. Мидория прослеживает взгляд и смотрит в том же направлении. Среди людей, почти не выделяясь чем-то кроме рисунков на теле хной, стояла девушка, немного нервно поглядывая в сторону храма. Изуку пытается понять куда точнее и находит в той стороне старого монаха и послушника, кажется, они спорят. — Это ее друг, он пытается уговорить старика выбрать другую жертву. У него ничего не выйдет. Кацуки тоже наблюдает за ними, понимая цель интереса Изуку. — Жертву? — переспрашивает Изуку. Вопросов в его голове было очень много, но он знал, что Кацуки не упустит ничего важного при объяснении происходящего, и будет раздражен, пытаясь ответить на его прыгающие в разные стороны вопросы, так что пока он держит их при себе, планируя задать хотя бы не все разом. — Видишь это все? — он просто взмахивает рукой в воздухе, имея ввиду все вокруг. — Это праздник в честь какого-то бога или духа, черт его знает, и последняя его часть — жертвоприношение. Сейчас все веселятся, затем монахи проведут ритуал, а потом девушку закопают под тем деревом. И все начнется сначала. Кацуки смотрит в глаза Изуку и видит там пробежавший липкий нервный страх. — И много они уже так... закопали? Непонимающе приподнимая брови Кацуки переспрашивает: — Что? — но быстрее, чем Изуку успевает переспросить, уточняет, — Только ее одну. Все начинается сначала, в смысле, что все начинается сначала, Деку! — легко раздражается Кацуки. — Те же люди на тех же местах, выбирают ту же еду, говорят те же слова, и жертва всегда одна и та же. Весь цикл по ощущениям около двух часов, может больше, не знаю, телефон у меня уже был разряжен, когда я сюда попал. Выбраться из леса не выйдет — тоже все по новой. Я всегда оказываюсь вон в том углу в начале, хотя вышел из леса там же, где и ты, — он указывает пальцем на дальний от них и от храма угол площади, — так что каждый раз сможешь найти меня там. — То есть, как в Дне сурка? Петля времени? Думаешь, это причуда девушки? Кацуки молчит, ставит локти на стол и складывает пальцы в замок, легко касаясь подбородком фаланг. Глупые вопросы он просто игнорирует, обращая внимание на главное. — Знаешь, в чем проблема? Посмотри вокруг, в том времени не было причуд, здесь ни у кого их нет, кроме нас. Мидория оглядывается и впервые обращает внимание на то, что вокруг нет ничего, питаемого электричеством, а все люди выглядят слишком уж одинаковыми, в сравнении в с привычной толпой в их родном городе — на первый взгляд вокруг не было никого сильно высокого или толстого, с какими-то необычными конечностями или частями тел животных, да и просто цвета волос и кожи были у всех достаточно просты, как в учебниках о древних временах. В таком окружении он со своими темно-зелеными волосами сильно выделялся, также как и светловолосый Качан. — Раньше причуды тоже были, просто очень редко, — возражает Деку. — Очень-очень-очень редко и не такие сильные и полноценные, чтобы устроить что-то подобное. Даже сейчас таких сильных нет. Да и к чему перематывать время, если не помнишь об этом? Все начинается заново, когда она умирает или внутри, под землей, она могла что-то сделать. Причуда это или это сам ритуал, что вероятнее, в любом случае, это должно быть связано с девушкой. В ритуале еще участвует монах с учениками, может кто-то что-то сделал из них, но вряд ли. Эти чертовы послушники те еще засранцы — двое из них ее друзья, а один явно к ней неровно дышит, и хоть бы кто остановил этот карнавал. — Так может и остановил, Качан? Кацуки переводит на него взгляд, пытаясь вспомнить все, что он знает о послушниках и о всем, что они делали. Отговаривали своего наставника, готовились к церемонии, немного говорили с девушкой и несколькими приглашенными на праздник лицами, но то была пустая болтовня — Кацуки слышал каждое слово. Он потратил на каждого из них по циклу, но ничего не обнаружил и был только один вариант, который Кацуки проверить никак не мог. Но, наверное, если бы во время чтения молитвы они бы ошиблись, монах бы заметил и попытался бы как-то исправить, хотя их постоянно заглушал звон колокола. — Они не делали ничего подозрительного за все время, что я мог бы увидеть. Если только в своей молитве что-то изменили, но мы с тобой этого никогда не узнаем. — Мы можем спросить у монаха, — просто отметил Изуку, — он точно знает, как это должно быть. Брови Кацуки немного хмурятся, он легко качает головой. —Не выйдет. Мидория тоже хмурит брови в ответ, но не успевает спросить что-то еще, когда раздается звон. Старый монах в оранжевом маньи стоит посреди площади, держа в руках колокол. Собираясь в толпу, к которой герои присоединяются, люди двигаются к нему, не приближаясь, оставляя место для чего бы то ни было. Позади монаха в более простых и менее ярких одеждах стояли четыре ученика, почтительно склонив головы. — Пришло время приступить к завершающей части нашего праздника! — торжественно объявил он, и снова прозвенел колокол. — Аика, выйди к нам! Девушка, не находилась глубоко в толпе, ожидая этого призыва. Люди вокруг, как только увидели движение, сразу устремили свой взгляд на нее. Она была хорошенькой: длинные черные хвостики, приятное милое лицо, на вид ровесница Изуку и Кацуки. Кожа, везде куда мог достать взгляд — кистей, лодыжек, шеи и лица была украшена коричневым рисунком хной. Упругой и плавной походкой она прошла до монаха и встала поблизости почти в полной тишине, Изуку не заметил, когда до этого музыка смолкла, и мужчина продолжил: — В этот раз Аика выбрана подарком Легаджаа! Может, кто-то хочет занять ее место? Деку не ожидает руки Кацуки на плече, как и того, что происходит дальше, но понимает этот жест. Отвечая на вопрос все делают глубокий поклон, не произнося ни слова, благодаря Качану, он тоже присоединяется ко всем. Когда они выпрямляются, Кацуки шепотом, но все же невежливо игнорируя происходящее немного впереди них, будто это его вовсе не волнует, спрашивает у него: — У тебя же есть телефон? Изуку особо не раздумывая достает гаджет из правого кармана, передает ему и возвращается к наблюдению. Монах проводит девушку к центру их места церемонии и начинает читать монотонным голосом молитву на неизвестном Изуку языке, иногда заглушая ее звоном колокола в руке, идя кругами вокруг «подарка». Вскоре к нему присоединяются ученики, каждый держащий в руке чашу и кисть, они тоже обходят девушку несколько раз, а затем расходятся в четыре стороны. Монах дает девушке в руки простенький на вид медный кубок, а когда она принимает и охватывает его двумя ладонями, он слегка наклоняет его к ней, давая знак, чтобы она выпила, находящееся в сосуде. Когда кубок опустевает, монах забирает его у нее, а ученики опускаются на землю и, не прекращая чтения молитвы, начинают писать кистью по площади знаки, приближаясь спиной к центру, к основной части их ритуала. Мидория не мог распознать ни один символ, хотя стоял достаточно близко, чтобы суметь их разглядеть, хотя было ожидаемо, что это письмо того же языка, на котором они воспевали к своему богу. Монах продолжал кружить, периодически перекрывая молитву звоном колокола, девушка стояла, не обращая внимания на происходящее вокруг, вперившись пустым взглядом вперед, словно в трансе, казалось, что ее ничуть не заботила скорая судьба. Чем ближе ученики подбирались к центру, тем чаще звучал колокол, и в конце концов, эти звуки перешли в быстрый ритм, заглушая любой голос, а как только каждый из учеников очертил изогнутую линию под своими записями, образуя круг общими усилиями, колокол прозвучал один раз и все затихло. Звон еще отдавался в ушах Изуку, когда он продолжал очарованно следить за происходящим. Откуда то из одежд в руках монаха появилось яблоко, которое он вложил в руки девушки, а затем с поклоном указал ей путь к вырытой яме, находящейся между краем площади и старым толстым деревом около нее. Аика не сомневаясь последовала в указанном направлении, послушники, встав с колен последовали за ней, а когда она достигла края ямы, помогли ей спуститься. Ее голова едва возвышалась над поверхностью земли, и тут по телу Изуку прошлись мурашки от происходящего. На что он смотрит? В чем участвует? На глазах наворачиваются слезы. Он правда ничего не будет пытаться сделать? Изуку оборачивается на Кацуки, но тот совершенно спокойно наблюдает за происходящим, держа перед собой телефон, выжидая окончания ритуала. Его хладнокровие немного отрезвляет Изуку. Ему ведь нет смысла не доверять Качану, так? Как и тому — врать ему, так что он остается на месте и снова обращает внимание на церемонию. Двое послушников взялись за лопаты и начали кидать землю вниз. Монах с оставшимися рядом с ним учениками снова начали читать молитву, но в это раз звона колокола не было. Они заканчивают только после того, как могила оказывается закопанной полностью, замирая в полупоклоне. Монах не двигается с места, ожидая чего-то, а Кацуки вдруг резко наклоняется к Изуку с телефоном в руках, на экране ярко высвечивает «2:37». — Сейчас! Он даже не моргает, просто неожиданно понимает, что находится в другом месте — около той скамейки, где его нашел Кацуки. — Ой? — не сдерживает удивления Изуку. Для проверки он достает телефон, которого меньше минуты назад у него даже не было, из кармана и проверяет время. «0:51». И вправду День Сурка. Едва ли он вспоминает, где сможет найти Качана, как тот находит его сам. — А, ты здесь. Ну, и как? Запомнил всё, чтобы спросить у монаха? — с издевкой в голосе интересуется он. Изуку отрицательно качает головой. — Если дело действительно в ошибке в ритуале, мы сможем это выяснить только если выучим это всё под руководством старика и сами займем места послушников, потому что услышать, кто ошибся и ошибся ли, мы не можем ни из-за колокола, ни потому что это одновременно пять голосов, к тому же выучить это... долго. Галиматья на другом языке на слух в таких масштабах, куски не повторяются, если ты не заметил. Даже не представляю. И это еще не говоря о том, что вряд ли монах возьмется за обучение кого-то, кого видит впервые и допустит к ритуалу. Нужно искать что-то еще. Он опускается на скамейку рядом с ним, но на этот раз к столу спиной. — Что ты уже пытался сделать, Качан? — Сбежать, увести девчонку до и во время церемонии, испортить их рисунки, мешать петь молитвы, сказать всем, что они идиоты, если верят, что жертвоприношение им поможет и попытаться подбить на здравомыслие. В целом — сорвать церемонию не выходит, так или иначе она продолжается или перезапускается. Если забрать девчонку и попытаться уйти, то все по новой, так же как если уходить одному, если попытаться её спрятать, то, во-первых, сама она прятаться против, а, во-вторых, за какое-то время до церемонии за ней начинают присматривать, в любом случае находят раньше начала, в пределах площади прятаться то и негде. Всякие атрибуты им не особо нужны— ни гребанная краска, ни дурацкий колокол, ни кубок, ни чертово вино, — они их или заменяют, или обходятся без них! — Отчего-то к концу речи напряжение в голосе слышится все сильнее, хоть он и пытается не кричать, чтобы не привлекать к себе внимание, последние слова все же звучат громко, отчего несколько людей оборачиваются на него. — Тц! — он замолкает, хмурится и отворачивается в сторону, ожидая пока про него снова все забудут, но вскоре продолжает уставшим голосом, еще более уставшим, чем Изуку слышал от него два дня назад после долгого-долгого дня, и понимает, что для Кацуки это буквально все еще тот же день. Мидории снова хочется смочить пересохшее горло. — Я следил за девчонкой, монахом, всеми послушниками, и там ничего нет. Я пытался все взорвать, но всегда возвращался на одно и тоже место. Пытался сорвать церемонию всеми способами, которые только смог придумать. Я даже не уверен какой по счету этот цикл, сбился где-то на пятнадцатом и решил, что это уже не важно. У меня осталась только одна идея, до того как ты пришел. Он замолкает, проводит рукой по волосам, взъерошивая их, и договаривает, словно признаваясь в худшей вещи, что он когда-либо мог сделать: — Вызваться вместо нее. Изуку бросает в холод от этой идеи, а затем, сразу же, в жар гнева. — Нет! Даже не думай! Это самый последний из возможных вариантов, который мы попробуем. — Ага, — безрадостно легко соглашается Кацуки, не глядя ему в глаза, прекрасно понимая, что вряд ли Деку придумает что-то новое и им все равно придется вернуться к этой теме. Для него это уже и был «самый последний из возможных», но раз Изуку считает, что сможет справиться без этого, пусть попытается. В конце концов, их попытки пока никак не ограничивались. — Я... Я попытаюсь сломать все своей причудой, тебе же не сильно удалось разрушить храм и площадь взрывами? С моей силой будет попроще. Изуку решительно сжал кулаки, и причуда отозвалась зелеными молниями по ним. В ответ на такое пренебрежительное отношение к его силе Кацуки лишь грустно и устало усмехается. В Мидории била свежая энергия, которая возможно сумеет их вытащить отсюда. Ожидаемо для Кацуки и все еще внезапно для Изуку они снова оказываются на своих местах после пары ударов героя по значимым местам этого места. Бакуго лишь ухмыляется и снова направляется к другу. — Еще варианты? — с насмешкой спрашивает Кацуки. — Ты осматривал ее... гроб? — Да, там ничего интересного. Немного цветов, тряпки — всё только для красоты. Никаких знаков, символов, письма, костей или чего-то похожего на колдовство. — А яблоко, с которым она идет туда, без него она хоть раз была? Кацуки вопросительно приподнимает бровь и вместе с тем, задумывается. — Всё же ее с яблоком под яблоней закапывают. — Я не думаю, что если мы заберем яблоко, что-то изменится. Оно, ну, обычное. У монаха еще есть таких же несколько штук. — А если дерево сломать? Ты пытался? — Нет, но кажется, что любое грубое вмешательство приводит к тому, что все начинается с начала. Думаю, нужно что-то аккуратнее, хитрее. Изуку всё же решает не оставлять пробелов в списке возможных вариантов и вычеркивает и этот, разрушая ствол в щепки. Они снова оказываются в начале, церемония перезапускается. Изуку встречает Кацуки на полпути почти в центре площади: — Хорошо, хитрее, так? Что на счет людей? Может, они что-то знают? Куча людей вокруг них привычно занималась своими делами, Кацуки вспомнил, почему он отбросил этот вариант. — Это абсолютно тупая идея, Деку. Если уж монах ничего не знает, а он не знает, им то откуда знать? — Мы попробуем, это хоть что-то! — раздраженно настоял Изуку. Чем дальше они продвигались по идеям Изуку, которые с легкостью парировали то реальность, то Кацуки, тем более нервным и гневным он становился, и тем более правильным вариантом Кацуки казался его «последний вариант». Словно он нашел правильный ответ и теперь просто терпеливо ждал, пока Деку выдохнется в своих идеях, чтобы поглумится над ним, и чем дольше ему придется ждать, тем сильнее будет его «ха!», когда тому все же придется согласится с ним. В том, что вызываться будет именно он — он не сомневался. Если что-то пойдет не так и этот вариант все же окажется не верным, а билетом в один конец под землю, то для всего мира будет лучше, если это будет не Деку с его причудой Всемогущего. Они начинают свой журналистский план со взятием интервью и быстро сходятся в том, что им лучше не разделяться. Пересказывать друг другу всю ерунду слишком проблематично, а Кацуки в принципе раздражают эти люди, вечно пускающиеся в восторженные описания этой или прошлых церемоний. Чертовы фанатики. Зато они понимают, что отличий как таковых между ними прошлыми и настоящей нет. Спустя еще несколько людей, Кацуки надоедает это слушать, так что он оглядывается по сторонам, и вдруг натыкается на что-то странное. Женщина, стоя чуть в стороне от компании, смотрит на свои руки и делает движения пальцами, будто листает ленту новостей в телефоне. Только в ее руках ничего не было. Кацуки тыкает локтем Изуку, отвлекая от собеседника: — Смотри. Он тоже всматривается в действия женщины. — Это ведь... От того, что внимание Изуку переключилось на что-то еще, человек перед ним, радостно разговаривающий с ним всё это время, резко забывает про него и возвращается к своим привычным действиям, но никто из ребят не собирается его окликать. Кацуки первым двигается с места и подходит к странной женщине. — Хей. Что это вы делаете? Она вздрагивает, будто ее окликнули при сильной задумчивости, как и все здесь реагируют на вырывание их из петли, и смотрит на парней. — Я... — она растерянно переводит взгляд на руки и снова на них. — Черт, похоже я слилась с этим местом. Вдруг в ее глазах блестят слезы, она нервно пытается найти карманы в своей одежде, наверное, чтобы все-таки достать телефон, но не похоже, что они там когда-либо были — ее одежда не отличается от одежды всех остальных. Отчаявшись что-либо найти, она закрывает лицо руками и всхлипывает. Деку аккуратно успокаивающе кладет руку ей на плечо и предлагает: — Давайте присядем. Вести беседу с ней проще, малейшее отвлечение и пауза в диалоге не приводила к потери с ней контакта. Она оказывается одной из пропавших здесь некоторое время назад, так же как и они попавшая в петлю, и однажды для нее все просто не продолжилось. Она не помнила ни один из перезапусков, устраиваемых Изуку и Кацуки. — Неужели без каких-либо знаков? — Деку пугало, что их ждало, если они ничего не придумают. Женщина лишь неуверенно покачала головой и пожала плечами. — Сколько повторов было? — Кацуки понимал, что он первый на очереди к этой пугающей бездне. — Двадцать? Тридцать? Кто знает? Я не особо считала, сначала потому что паниковала, потом потому что сосредоточилась на том, чтобы выбраться. Кажется, — она нахмурилась. — Возможно, с каждым разом у меня было меньше времени, только я заметила это почти в самом конце и не придала этому значение. Во всяком случае, в самые последние попытки рядом стоящие люди начинали разговор не с того «начала», которое я помню, а просто расходились, будто уже поговорили. Изуку попытался вспомнить, что вокруг него происходит в момент его начала перезапуска цикла. Он взял себе на заметку, что теперь нужно проследить это. Кацуки же раздраженно откидывается на спинку стула, на котором сидел. Вокруг него в начале событий не было поблизости людей, так что ни на чей разговор ориентироваться он не может, но он может использовать Деку, как маркер. Ему казалось, что по какой-то причине, с каждым разом они, при договоре идти друг другу на встречу, смещались все ближе к его точке «сохранения», но он списывал это на внешние факторы, типа желание Деку больше узнать за этот раз. Но теперь... Теперь это обрело смысл, который он не хотел бы знать. Теперь, у них появились рамки, и они смогут пытаться выбраться только до момента, когда Деку застынет в этом, как в янтаре. Главное, чтобы Изуку не пытался в одиночку провернуть план, оставленный как крайняя мера. Слишком опасно, а с него ведь станется полезть вперед. Нужно убедить его до того, как Кацуки сам начнет сливаться с этим местом, ведь так он может просто оставить его не у дел. Время у Кацуки оставалось мало, близился тридцатый цикл, даже если он один здесь прошел двадцать, что было бы весьма оптимистичным вариантом, то с Деку это было еще семь. И при этом было одно большое «если»: если количество циклов было одинаковым и являлось обязательным для отправления в забвение. Это запросто могло быть чем-то вроде фазы Луны, и тогда их попытки могут закончится одновременно в любой раз и они бы об этом даже не узнали. Откладывая разговор по поводу плана с Деку на время, когда они останутся опять одни, Кацуки спрашивает: — И каков же был твой план? — Ну, причуда моя не особо сильная, так что я пыталась найти какую-то информацию о происходящем, тоже общалась с людьми, — Кацуки усмехается на ее слова. — Я нашла одного пропавшего, но видимо он слишком долго был здесь, при моих расспросах он не мог ничего ответить. Я уверена в том, что он из моей деревни, потому что его фамилия совпадает с моими знакомыми, которые действительно потеряли родственника в этом лесу несколько десятилетий назад. Тогда же я стала догадываться, что скорее всего сольюсь с этим местом как и он, но в целом, я ничего не выяснила, думаю, вы знаете больше. Как Кацуки и думал, они попусту тратили время с массовкой. Они ничего не знали. — Вы не пытались вызваться добровольцем? — осторожно спрашивает Изуку. — Нет, мне плохо даже от мысли, что я могу попасть в гроб! — она подняла перед собой руки, ладонями вперед, в защитном и разделяющем ее от этой идеи жесте. Ее брови поднялись. Проговорив еще немного, они услышали созывающий звон колокола, и договорились действовать вместе с ней. Они просто должны были ее «пробудить», но на новом круге Кацуки останавливает Изуку, хватая за руку и заводя разговор, который не мог состоять при женщине. — У меня осталось мало времени, нужно уже использовать план. Ты ее слышал — эти люди ничего полезного тебе не скажут, мы просто тратим время. Я вызовусь, ты — проконтролируешь, чтобы я был откопан. — Качан! Это должен быть я, моя причуда больше подходит для этого! Мне проще выбраться, хватило бы всего удара, но тебе придется наоборот свою не использовать, чтобы сохранить кислород! — Я это знаю, идиот! — Кацуки вздыхает и продолжает спокойнее, потому что знает, что спокойная доверительная тактика сработает на нервном Деку намного лучше любых криков. — Я знаю это. Но ты приемник Всемогущего, если причуда погибнет вместе с тобой это будет крайне дерьмово для мира, намного хуже, чем если это буду я. К тому же, просто не дай мне подохнуть, тебе же хватит сил выкопать меня в короткие сроки, чего не смогу я сделать снаружи. — Причуда Всемогущего нужна не для того, чтобы прятаться, не для того, чтобы меня спасали! Даже не думай укрывать меня от опасностей только из-за нее! Кацуки отрицательно машет головой и вскоре продолжает: — К тому же, если что-то все же пойдет не так, и этот план не сработает, у тебя будет еще время, чтобы попробовать что-то другое. Потому что, если это будешь ты, а я уже буду сливаться с этим карнавалом, у меня такой возможности не будет. — Нет! Все равно нет! Я против, у нас еще есть время, и мы будет пытаться! Изуку не соглашается, но и не отвергает все его доводы, оставляя себе время подумать. Принимая эту паузу, Кацуки больше не трогает эту тему в этот круг, но знает, что идея варится в голове напарника. Они проводят цикл за новыми расспросами, но ничего нового не узнают. В новом начале Изуку оказывается один. Ему никто не идет на встречу, а когда он все же находит Кацуки, тот сидит за столом и бездумно наблюдает за всем вокруг. Глаза Деку блестят сильнее обычного, когда он хлопает его по плечу, чтобы пробудить, и видит знакомое вздрагивание. Если бы это был действительно он, в своем уме, он бы его уже давно заметил. — О? — он удивляется и сразу осознает, что происходит. — Черт. — Качан... — Заткнись, просто заткнись. Вселенская усталость от всего происходящего накрывает Кацуки, и ему нужна почти минута, чтобы вновь суметь держать удар. Его время закончилось, и теперь у него не было никакого выбора в действиях, если Деку его не пробудит. Безвольная пустая марионетка на веревочках, и они до сих пор не в курсе, кто же чертов кукловод. Громко ударяя по столу ладонями, он встает и зло заявляет: — Я вызовусь сейчас! Но Изуку есть что возразить: — Качан! У нас есть еще немного времени, давай ближайшие пять попыток — пять, я не прошу больше! — подумаем над чем-нибудь еще. Это всё слишком странно выглядит. Если подумать, всё как-будто специально указывает на этот вариант! — Тем правильнее, наконец, его проверить! — с решительностью утверждает Кацуки. — Нет! Что если другие уже пытались? Никто не выбирался из этого места ни разу, иначе бы это не было такой загадкой! Думаешь, никто из них не пробовал? Обеспокоенный тон Изуку местами переходит на истеричные нотки, что никак не влияет на решительность Кацуки. Он взмахивает рукой в направлении обычного нахождения их союзницы: — Она не пыталась, когда знала ситуацию и даже думала об этом! Остальные и вовсе не знали, что у них есть ограничения по попыткам и просто оттягивали, если даже догадывались о варианте! Потому что это нормально — бояться смерти, черт возьми! — Так почему же ты так лезешь в гроб, Качан?! — Никуда я не лезу, чертов задрот! Я просто пытаюсь спасти наши задницы! Твое время уже истекает, а моего времени совсем нет! И что мы при этом знаем? Ничего! Мы даже не знаем, смогу ли я вернуться, если мы разорвем эту чертову петлю, потому что я теперь не просыпаюсь! Так что я либо в эпицентре событий, либо долбанная массовка праздника! Чего ты боишься? Что я умру?! Думаешь, ты меня так спасаешь?! Остаться в забвенье в этом цирке ни разу не лучше смерти, так что я готов рискнуть! Изуку пугают его слова, его отчаяние блестящее в глазах и больше всего — правда, сказанная ему в лицо. Он знал все это, но не думал об этом так, не пытался взглянуть со стороны Кацуки. Всё, что пытался сделать Изуку, это попытки избежать риска для него, не смотреть, как Кацуки снова исчезает у него на глазах. Изуку даже здесь оказался по этой же причине, не думая ни о том, что может помешать, оказаться заложником, из-за которого Кацуки пришлось бы менять планы, ни о том, что подвергает себя риску. Важно было найти Качана и вернуть, и пусть весь мир исчезнет или прогнется под его желание. И вот теперь он здесь, их время ограничено, идей слишком мало, а они могут остаться тут навсегда. В любом случае, он не может позволить Кацуки в таком взвинченном состоянии принимать это решение еще и в одиночку. Изуку еще не сдался. Он просто разносит дерево в щепки, помня, что попытки остались только у него. Снова оказываясь один среди давно прошедшего праздника, Изуку садится на ближайшую скамейку, пытается успокоиться и обдумать их дальнейшие действия. Он не хочет допускать, чтобы Качан был центром этого ужасного плана, но он был прав. Изуку мог его вытащить из ямы быстрее, чем Кацуки его, хотя вытаскивать Изуку возможно бы и не потребовалось, и он мог бы справится сам. При условии, что он будет в состоянии это сделать после ритуала и того вина в кубке, в чем они не могли быть уверены. Изуку мог проверить что-то еще при неудачной попытке, но не Кацуки. Да и при нынешних обстоятельствах, даже если план сработает, а жертвой будет сам Изуку и петля прервется и вернет его в настоящее, то Кацуки может остаться в этом дне навсегда. И Изуку не был уверен, что смог бы извне попасть сюда снова и переиграть вариант. С другой стороны, даже если этот вариант не сработает с Качаном, ему все равно придется попытаться самому, поскольку, возможно, только он один сейчас мог влиять на события по-настоящему. Качан и здесь прав — нельзя тянуть с этим планом до самой последней попытки. Просто, чтобы занять чем-то руки, Изуку взял в них тот же стакан, что и в свой первый раз здесь. Он время от времени двигает его по столу, почти никогда не отпуская, заменяя в уме на действующие фигуры — его, монаха или Качана, — размышляя над планом, продумывая детали, которые могут помочь, если что-то пойдет не так, но точек, на которые они могли бы повлиять мало. Они не понимают, почему все происходит именно так, как происходит, но собираются влезть в самое нутро. Изуку приходится признать, что сколько бы он здесь не сидел, план все равно дурацкий и рискованный. Он вцепляется пальцами в волосы от безысходности. Все равно придется решиться. Чтобы проверить его план на наличие дыр или очевидных решений, которые он мог бы пропустить, Изуку обращается к их союзнице за помощью. Внимательно его выслушав, она отвечает: — Ты подумал о больших вещах, чем могла бы я. Все звучит логично, но не думаю, что я спец в подобных делах. Сам не понимая почему, Изуку чувствует разочарование, а страх пытаться воплотить это в жизнь становится больше. Он сжимает кулаки. — Мне очень жаль, что ты оказался в такой ситуации, Деку. Женщина похлопывает его по плечу. Раздается звон, и этот цикл первый, который он проводит от начала и до конца без Кацуки. Он смотрит на ритуал, который видел уже раз пять, по-новому, представляя, как при следующем на месте девушки в центре площади окажется Качан. Как будет стоять там, окруженный монахом и послушниками, как примет в руки сначала кубок, затем яблоко. Как пройдет в сторону взмаха руки монаха к яме и спуститься вниз. Как его голова скроется из поля зрения, а затем он окажется закопанным под землей. Изуку настолько сильно впечатляется, что чувствует стук собственного сердца о переднюю стенку груди. Он сцепляет дрожащие руки с силой, и, чтобы успокоится, ищет взглядом Качана в толпе. Его выражение лица такое пустое и неправильное, что заставляет тревогу лишь разрастись и встать комом в горле. Изуку закрывает глаза и отворачивается, лишь бы больше не видеть ни его, ни церемонию. Тишина сменяется музыкой, и он понимает, что настал новый виток. Тяжело опускаясь на скамью, спиной к столу, он готов расплакаться, лишь бы сейчас ничего от него не зависело, лишь бы не принимать никакое решение. Но больше нет никого, кто мог бы хоть на что-то повлиять. Готовя себя к грядущему и собираясь с мыслями, он сидит какое-то время не двигаясь, спрятав лицо в ладонях. Ему все равно не нужно было все то время, что у него было до звона колокола, так что он позволяет себе не торопиться. Может, будет лучше, если он ничего не будет делать, и они просто дождутся, пока кто-то из следующих попавших сюда найдет правильный ответ и разомкнет этот круг? Нет, Мидория качает головой, это было бы слишком безответственно с его стороны. Все же он встает и идет сначала за союзницей, затем вместе с ней к Бакуго. Изуку садится напротив него, когда женщина наоборот садится рядом с ним. Она легко встряхивает его за плечо, пробуждая. Кацуки вздрагивает, и видит перед собой Изуку снова с непонятным ему ворохом эмоций в глазах, будто кто-то умер, не меньше. Он в мгновение догадывается, что Изуку не пробуждал его, оставив не у дел на какое-то время, и это его злит. — Ты! Чертов Деку! — почти рычит Кацуки. Он собирается встать, обойти стол и надрать ему задницу, но женщина останавливает его ладонью на плече. Раздраженно он скидывает руку, но все же опускается обратно на место. — Качан... — И сколько ты потратил времени без меня? — перебивает он. — Нашел, что искал? Идиот! Изуку тяжело вздыхает: — Всего один цикл, Качан. Ты прав, ты во всем прав, — его голос становится тише и тише. Он опускает голову. — Давай попробуем твой вариант. Смотря на него, Кацуки почему-то совсем не хочется говорить то надменное и насмешливое «ха!». Абсолютное согласие в мгновение сметает злость, и он становится серьезен. — Что ты придумал? Он не сомневался, что Деку определенно уже имеет какие-то идеи, они всегда роились в его голове вне зависимости от того нужны ли они, и будет ли вообще его кто-то спрашивать на этот счет. В конце концов, чем были заняты его мысли последние несколько часов? — Я... Почти ничего, Качан. Я буду ждать, отслеживая время по телефону, потому что так мы сможем точно сказать, что что-то изменилось. Если я пойму, что что-то идет не так, я достану тебя. Если почувствуешь что-то странное, пожалуйста, останови всё. Думаю, лучше в первый раз отказаться от всего, что дает монах — так мы сможем понять, если дело в предметах. — Если я передумаю посередине церемонии, то все просто перезапуститься. Нужно идти до конца, чтобы что-то выяснить, и в первый раз вернее всего будет просто дать всему случиться, ничего не пытаясь менять. Я уже пытался исключать предметы, никакого толку. Так что просто не вмешивайся. — Но что, если время будет идти, а они просто ждать? Мне тоже ждать, пока ты там задохнешься?! — Тц. Воздуха должно хватить на час точно, это вообще не то, чего мне стоит бояться в нашей ситуации, цикл обрывается раньше. Как и всегда, у Кацуки было свое видение ситуации. Изуку совсем не хотелось просто довериться судьбе и наблюдать, что получится. Ему было нужно иметь четкую черту, когда он может вмешаться, чтобы было хоть призрачное ощущение контроля ситуации, потому что они собираются играть не в игры, а с огнем. Он хочет держать руку на стоп кране, когда похоже Кацуки собрался совершить прыжок веры, что Изуку категорически не устраивало. — Хорошо. — Кацуки закатывает глаза, узнавая недовольство по его глазам Деку. — Десять минут, и если ничего не происходит, можешь вмешиваться. Ты же понимаешь, что если что-то начнет меняться, а ты струсишь и все оборвешь, нам все равно придется проверить это снова в следующей попытке? Нет смысла прерывать, дай всему закончиться. Такого спокойного отношения к происходящему Изуку не то чтобы не ожидал от Кацуки, — вполне себе ожидал, он всегда собран в самые серьезные моменты, — но он не понимал, как тот может быть настолько спокойным и почти расслабленным. Даже простая мысль о том, что все может пойти по плохому сценарию, бросает Изуку в дрожь. — Что если ты умрешь, а цикл перезапуститься без тебя? Кацуки отвечает мгновенно, словно ждал этого вопроса: — Во-первых, ты об этом наверняка не узнаешь, выбрался я из петли или просто умер, если меня просто не окажется в новом круге. Во-вторых, у нас есть выбор? Не ты ли сам назвал этот вариант «самый последний из возможных»? У нас нет времени на твою драму. С хорошей вероятностью все перезапуститься сразу после того, как я выйду на площадь вместо девушки. Звон колокола раздается со стороны центра площади, призывая всех собраться. У Изуку внутри всё сжалось от столь явного физического признака начала их плана. Он задерживается за столом, надеясь оттянуть их прибытие и, соответственно, начало церемонии хоть на секунду, но женщина его поторапливает. Когда они идут к центру, спина Кацуки перед ним выглядит уверенно и спокойно. Неужели только он боялся того, что могло произойти? Неужели только он был в полушаге от того, чтобы все отменить и отложить снова на несколько циклов? Как они шли, так и встали — Кацуки был впереди, оказываясь ближе к месту событий. — Пришло время приступить к завершающей части нашего праздника! — торжественно объявил монах, снова прозвенел колокол. — Аика, выйди к нам! Как и во все прошлые разы девушка прошла к нему и встала поблизости, и мужчина продолжил, переходя к части, которую Изуку боялся услышать: — В этот раз Аика выбрана подарком Легаджаа! Может, кто-то хочет занять ее место? Он кланяется со всеми и закрывает глаза, потому что знает, что услышит рядом, и ему страшно быть свидетелем этих событий. — Я. Сжав руки в кулаки, чтобы избавится от дрожи, Кацуки старается казаться бесстрашным. Если Деку заметит его страх, то передумает, навяжет тысячу страховочных мелочей и взорвет свой же мозг своей же паникой, так что он лжет в том единственном, чем вообще мог: держал плечи ненапряженными, излучал собой уверенность и спокойствие. Герои всегда должны выглядеть как нерушимые столпы, независимо ни от чего вокруг, — этому их научил Всемогущий. И как только Деку мог ему поверить и купиться на что-то настолько простое, он не знал, но это определенно было ему на руку. Кто мог бы не испугаться на его месте? Он выходит сквозь толпу в центр к монаху и девушке, которая вскоре поспешила к матери. Тревожное волнение внутри походило на то, будто он шел под куполом цирка по канату, вот только с каждым шагом он надеялся на то, что цикл перезапустится, что он не дойдет до цели, в отличие от акробата, который бы все же хотел дойти до мостика. Но ничего не происходит, монах ставит его на нужное место и начинает молитву один, как и всегда, а затем присоединяются послушники. После того, как они обходят его кругами и расходятся в стороны, Кацуки застывает почти не двигаясь. Монотонная молитва в стройные пять голосов будто начала обретать смысл, но само значение происходящего лишь виляло хитро хвостом и скрывалось от понимания. Казалось, еще немного, и он поймет каждое слово языка, который недавно услышал впервые. Внезапно в его руки утыкается кубок, про который он совсем забыл. Продолжая вслушиваться он не задумываясь делает то же самое, что в прошлые разы девушка — охватывает его ладонями и, уже зная, ждет знака от монаха, чтобы осушить его. Вскоре тот, слегка придерживая о дно, подталкивает и наклоняет кубок к нему. Вино легко ожигает горло спиртом, пока сладкие ягоды в напитке пытаются спрятать это чувство. Он пьет, подняв голову, и не отрывает взгляд от монаха, следящего за ним. Глупое поверье про еду в мире духов он даже не вспоминает. Когда кубок исчезает, а послушники монаха опускаются на землю и начинают выписывать знаки на площади, Кацуки понимает, что «видит» в молитве цветущее белыми цветами дерево. Хоть это и было то дерево, что неподалеку он него, но сейчас в реальности не оно, физически — нет. Словно он обрел новое чувство, как видеть и слышать, но это было что-то иное, и сосредоточившись, он мог смотреть то, о чем складывалась молитва, у себя в голове. Несмотря на то, что картинки были нечеткими, неясными и вовсе не имели таких понятий как цвет и законченная форма, их значения были в его голове высечены будто тысячей ассоциаций-голосов народа этого божества, давая точно представление. Сухие поля и подступающий голод, цветущее дерево, священное яблоко, дождь и плодородие. Болезнь, цветущее дерево, священное яблоко, здоровье и долголетие. Босой бедняк, цветущее дерево, священное яблоко, богатство и жемчуг. Увлеченный новым способом понимания происходящего, Кацуки не замечает нервничающего и неосознанного сцепившего перед собой руки в своей собственной молитве Изуку. Со времени первого удара колокола, созывающего их на площадь, Деку не видел прямой взгляд Кацуки, словно тот избегал смотреть ему в глаза, что беспокоило. И если в начале он просто шел впереди или нарочно игнорировал его, то теперь Изуку не был уверен, что смог бы до него даже докричаться, сквозь то, что занимало его разум, заставляя взгляд устремиться сквозь эту реальность. Как и не был уверен в том, что Кацуки помнит о том, что вокруг него происходит. Стоило ли ему вмешаться? Семейная пара, цветущее дерево, священное яблоко, большая семья вокруг уютного очага. Яблоня, подарок... Кацуки почти вздрагивает от того, каким неоднородным по смыслу было это слово: и радость, и утрата, и жизнь, и смерть, и безвольная жертва, и благоговейный трепет к этой фигуре. А заканчивает эту цепочку яблоня в цвету. Слух цепляется за прозвучавшее знакомое слово вместе с образом — Легаджаа. Изуку был прав, яблоня занимает не последнее место в этой церемонии, она и есть их божество. Но страх, такой логичный в этот момент, он не находит в себе, даже понимая, кем сейчас является. Вместо этого он ощущает правильность, тысяча ассоциаций-мнений народа, который он никогда не видел, становятся его частью, а его собственный голос пропадает среди них. И их воля, чтобы он был подарком во благо всех. Отторжение и сопротивление не возникает, эта мысль как по рельсам вошла в его сознание и осталась там, будто это его идея, его возникшее заключение, его желание и воля. Вдруг звон колокола прекращается, но звуки на его место не приходят. Монах подает яблоко, и принимая его, Кацуки задумывается, вспоминая идею Деку отобрать его у девушки. Это то самое священное яблоко, исполняющее желания из молитвы? Не из-за него ли происходит этот день сурка? Из-за простого неосторожного желания погребенной девушки все вернуть на свои места? С поклоном старик указывает в сторону ямы и яблони. Пока Кацуки идет, пытается решить — стоит ли ему избавиться от яблока, как хотел этого Деку, или попытаться загадать желание? Какой вариант местное божество сочтет правильным? И сможет ли он разорвать цикл, если улизнет из-под его носа как и девушка? Спускаясь в яму он откидывает яблоко в лес, а желание оглянуться на толпу и найти Деку душит в зародыше. Если он здесь все же погибнет, Кацуки не хочет, чтобы Изуку вспоминал этот взгляд утыкаясь в пол в извинениях перед его семейным алтарем. Гроб кажется меньше, чем выглядел, когда он осматривал его раньше. И жестче. Едва крышка закрывается, а снаружи слышится глухой стук брошенной на крышку земли, Кацуки закрывает глаза и начинает медленно считать. Это поможет ему ориентироваться во времени и немного успокоится. Несмотря на то, что он ранее никогда не замечал за собой боязнь замкнутых пространств, все же было тревожно, и он надеялся, что Деку не будет ждать полные оговоренные десять минут. Когда счет переваливает за триста, он остается совсем один, а влияние чего бы то ни было исчезает. Его собственные идеи снова вышли на первый план, не теряясь в ворохе чужих, и он задается вопросом: — А какого черта я вообще здесь делаю? Он же мог просто остановить церемонию, заставить цикл начаться заново и не дать яблоко девчонке. Ему не нужно было сюда лезть и действительно становится жертвой. Это было не совсем его решение, во всяком случае после полученной информации. Страх пробегает морозом по коже, но он быстро берет себя в руки, паника в таком месте может обернуться трагедией. Во всяком случае Деку скоро должен будет его достать отсюда. По его расчетам примерно сейчас, но отчего-то он не слышит дурацкого «Качан» и какого-либо шевеления над ним. В толпе восторженных людей стоял Изуку, нервно сжимая телефон в руках, ожидая пока последняя молитва закончится вместе с закапыванием Кацуки. Его подтрясывает внутри от происходящего, но он все еще достаточно сосредоточен на плане, помня о своей задаче. Женщина, стоящая рядом с ним сжимала его плечо, пытаясь приободрить, но он даже не замечал ее. Все внимание было приковано к людям около яблони. Послушник ославляет лопату, проходит за спину монаха. Молитва заканчивается, и они склоняются в полупоклоне. Экран телефона перед глазами Изуку светится «2:36», вскоре сменяясь на знакомое ему «2:37», как и тогда, когда Кацуки показал ему время в первый цикл. Сам того не замечая он почти перестает дышать. Секунды тянуться вечностью, и Изуку не знает, боится он, что план сработает или что цикл перезапустился снова. «2:38» Кацуки хотел, чтобы он спокойно прождал десять минут, ожидая результата, но Изуку не собирается давать чему бы то ни было на шанс сожрать Кацуки больше пяти. Цифры сменяются на «2:39», но он уже не смотрит на экран, опустив руку с телефоном в неверии перед происходящим. Из того самого места, где должен был быть Кацуки, из-под земли, поднимается свет, разделенный на несколько потоков, очерчивая корни яблони. Затем он соединятся на уровне земли в один, проходится по стволу дерева, не останавливаясь протекая дальше по ветвям к каждому листику, заполняя все растение светом. Прямо на глазах большое раскидистое дерево зацвело. Радостный монах оборачивается к толпе, поднимает руки и восторженно заявляет: — Жертва принята! Все слова, которые Изуку мог бы выкрикнуть, застряли у него в горле так и не оформившись. Его затрясло, как от холода, внутри у него действительно была Арктика — ледяная и пустынная, он боялся поверить, что худшее произошло, боялся поддаться эмоциям и упустить те мгновения, когда он мог хоть что-то исправить. Кацуки где-то там, и его нужно достать. Изуку кидается к свежей могиле и старается не думать ни о чем. Забыв про лопату, лежащую в меньше полуметра от него, Изуку разгребает землю руками, разбрасывая в стороны так быстро, как только может своими силами. Причуда поблескивала хаотичными зелеными молниями, но он забыл о ее существовании, и лишь случайно иногда она участвовала в его движениях. Послушники стараются остановить его, пытаясь схватить за руки, но Мидория почти небрежно откидывает их, едва замечая, но несмотря на это все же они замедляют его, пытаясь снова и снова, вставая каждый раз. Его душа мечется, он боится того, что найдет, потому что какая-то его часть уже знает — хороший исход ждать не стоит. Дерево выпило душу или жизненные силы, или чем бы ни был этот свет, это что-то очень-очень важное. Что-то, без чего Качан не сможет. Яма становится глубже, а когда послушники все же перестают пытаться помешать ему, дело идет едва-едва быстрее. Показывается ящик, его верхняя крышка, и не озабочиваясь, чтобы очистить ее полностью, он отдирает доску, наполовину остающуюся под землей. С треском она обламывается, и он откидывает ее. Мидории не нравится, что в ту же секунду он не видит и не слышит никаких признаков жизни в темной щели. В воцарившейся тишине страх ухватил его за горло, он даже не думает позвать. Изуку опускается на четвереньки и заглядывает внутрь. Пусто. Там не было ни Качана, ни даже его тела. Весь страх за Кацуки и цепкая тревога, что только стояли за ледяной стеной в ожидании, когда он их осознает, уходят прочь, оставляя за собой выжженную землю и уводя все силы, что у Изуку были, с собой. Он выпрямляется, сидя на коленях, и не знает, что ему делать дальше, теряет сам смысл своего нахождения здесь. Зачем ему двигаться? Куда идти? Видя его сменившийся настрой, вновь приближается монах с послушниками. Старик отводит его, безвольного и опустошенного, в сторону, пока его ученики находят оторванную доску и закапывают яму. Мягким голосом монах пытается вразумить Изуку: — Жертва уже принята, я же сказал. Теперь наступила очередь нам принять дары. Он отводит руку в сторону, и в ладонь с одной из ветвей падает зелено-красное яблоко. Улыбаясь, монах вкладывает его в трясущиеся ладони Изуку, с которых ловко стянул печатки, и уходит, оставляя его одного. Люди вокруг задвигались, приближаясь к дереву, чтобы забрать свои дары. Изуку опускает взгляд на плод в руках. Это то, что он получил взамен на Кацуки? Дурацкое яблоко? Слезы заполняют его глаза, делая все нечетким. Он поднимает взгляд на божество перед ним. Яблоня всё еще продолжала слабо светиться, на части веток остались белые цветы, на части уже висели яблоки. Кажется, крона раскинулась дальше, заполняя больше пространства над ними. С виду сама невинность, на деле — плотоядный монстр. Охватывающий в этот момент парня ужас перед божеством глубокий, оцепеняющий и бескрайний. Он всего лишь маленький слабый жук на его фоне. Что он может сделать? Как победить нечто подобное? Как заставить ответить за произошедшее? Неосознанно, он выискивает взглядом пустую могилу, почти скрытую за людьми. Меньше часа назад они сидели за одним столом. Кацуки ругался, храбрился и, черт возьми, верил ему. Заставил остаться в зрителях, чтобы при необходимости, он смог ему помочь. Но Изуку не смог. Не понял, когда уже стоило вмешаться. Позволил исчезнуть. Позволил стать удобрением для этого. Рядом его союзница уже с яблоком в руках просит вслух, отвлекая Изуку от мыслей: — Я хочу, чтобы мы все вернулись домой, — и откусывает спелый плод. Оглянувшись, он понимает, что она не единственная, кто загадывает желание. Они так и застыли, стоя к яблоне лицом с закрытыми глазами, выжидая, веря во что-то. Ни на что не надеясь, он повторяет за ними. — Я хочу, чтобы Качан был жив. Он тоже откусывает свое яблоко, закрывает глаза и замирает. «Пожалуйста.» Ночной лес вокруг тих, ветра почти не было в эту бесконечную ночь, а все зверье не существовало для божества, поэтому не попало в цикл. Это место имело практически лабораторные условия для эксперимента, с минимумом отвлекающих внешних факторов. Внезапно, Изуку услышал гром совсем недалеко. Сразу же подул теплый ветер, перемещая сухую листву под ногами и шурша свежей над головой. Было душно перед назревающей грозой. Открыв глаза, Изуку оказался во тьме, но вскоре сумел оглядеться, привыкнув. Вокруг были лишь деревья и немногочисленные люди, никаких фонарей, столов, площади — ничего, обычный лес. Рядом раздался всхлип, а затем за плечо его ухватила союзница, светя своим телефоном: — Мы смогли? Мы, наконец, дома?! Она не ждала ответа, скорее сама не могла поверить. Они смотрят друг на друга, затем понимают — ее желание, сбылось, и тут же оглядываются, надеясь на еще одно чудо, но Кацуки среди них нет. Яблоко выпадает из рук парня и укатывается во тьму. Ноги Изуку подкашиваются, и он падает на колени. Сквозь руки, которыми он прикрывает лицо, раздаются рыдания, плечи содрогаются. Он выбрался, но вовсе не рад этому. Что толку то от этого? Он пришел сюда, чтобы найти и вернуть Качана, а в итоге лишь присутствовал при его гибели. Ему не следовало его слушать, нужно было вызваться самому. К черту мир, к черту причуду Всемогущего! Вернулись все, кто мог дожить до этого времени, яблоки роздали всем, жертвой мог быть не Качан, и он бы был здесь! Или вообще ничего не делать! Их же искали, наверняка целой толпой, набрел бы кто-нибудь, придумал бы что, и были бы все живы! — Деку, смотри. Женщина указывает на что-то перед ними. Изуку хватает беглого взгляда, чтобы узнать в старой высохшей коряге проклятую яблоню. Судя по всему, дерево уже давно было мертво. Пока еще он помнил достаточно точно, Изуку решил отметить место, где пропал Качан. Называть могилой это место не выходило даже в мыслях. Он подошел и стал оглядываться в поисках достаточно большого камня или палки, чтобы оставить знак. Земля рядом с его ботинками пришла в движение, достаточно бодрое, чтобы заметить даже в темноте, и показались пальцы, затем — ладонь. Изуку резко замер, не понимая, что происходит, и боясь обратить на себя внимание этого существа. Он не готов ввязываться в новые неприятности, едва выпутавшись из старых. Еще больше земли пришло в движение и застывший Изуку, наконец, начинает действовать, разгребая все в сторону. Он узнает наручи геройского костюма Кацуки, но не позволяет себе радовать раньше времени, пока не увидит его целиком, по крайней мере. Еще немного углубив яму, он вытягивает его, опуская на поверхность рядом. Кацуки стягивает с головы тряпье, которое использовал как защиту, чтобы не задохнуться, и спрашивает: — И какого черта так долго? В ответ ему лишь звучит всхлип, и Изуку вцепляется в него объятьями, заваливая на землю. Ни капли не стесняясь, он рыдает у него на плече, пока Кацуки замечает, что они не на площади. Снова звучит гром, а в небе над ними сверкает молния, что только подтверждает его догадку, что они вернулись. Он не знал, что именно произошло, и ему оставалось только догадываться, почему Деку сейчас пытается стремительно затопить весь лес слезами, но выяснять это не было сил. Это же могло немного подождать, верно? Усталость наваливается на него, словно он не спал несколько дней, и, в целом, именно так это и было, но ему нужно было сделать кое-что, перед тем как он сможет себе позволить отключиться. Рукой на ощупь он находит телефон в кармане Изуку и достает его. Аидзава из-за пометки звездочкой висит в списке контактов в самом верху, прямо рядом с мамой и Качаном, так что долго искать Кацуки не приходится. Гудки быстро сменяются нервным ответом. — Мидория? Где ты? — Бакуго. Мы где-то в лесу, координаты сейчас скину. Не прерывая звонка, Кацуки отстраняет телефон от уха и пытается сделать задуманное, когда снова звучит вопрос от учителя, видимо услышавшего в тишине всхлипы Деку поблизости. — Это Мидория? Вы ранены? — Деку, — подтверждает Кацуки, тыкает в экран, и, наконец, нужная информация отправлена сообщением. — Мы не ранены, но я сейчас точно вырублюсь. Он снова прислоняет телефон к уху, на пару секунд закрывая глаза после яркого экрана и едва не проваливается в сон, так что больше так старается не делать, пытаясь всматриваться в ветки над головой в темноте. — Мм! — он вспоминает кое-что важное и сражается с усталостью из последних сил. Мидория рядом затих, дышит, но, кажется, уснул. — Тут еще другие пропавшие. По геройским правилам, он должен сказать сколько именно человек они нашли и в каком те состоянии, чтобы спасательный отряд, который поспешит к ним, был готов к этому. Но его глаза закрывались в тысячу раз легче, чем открывались, и с каждым разом требовалось все больше усилий, чтобы поднять веки. Мысли ускользали от него, и он не видел больше ни единой причины почему он продолжает сражаться — помощь ведь уже вызвал, а опасности поблизости просто быть не могло, ведь они все в том же лесу. Он попытался приподняться на локтях, но не смог. Частично, из-за привалившегося Деку, частично, потому что испытал все прелести выкапывания себя из-под пласта твердой земли без каких либо средств. И если в процессе ему помогал адреналин и страх превратить яму в настоящую могилу, то сейчас в безопасности он скорее платил по счетам. — Черт, приходите сами считайте. Ждем на месте. — Бакуго, будь на связи. Что с вами произошло? — Аидзава пытается сохранить контакт, но ответить ему некому. Кацуки засыпает, даже не завершив звонок. Рука расслабилась и телефон, отставленный от уха засиял экраном в темноте. Если бы он имел чуть больше сил и осмотрелся, то заметил бы, что все кто выбрался уже спали, прислонившись к дереву, друг другу или просто расположившись на земле.